Дорогие друзья!

Высокая температура и гуляющая по миру простуда подорвали и без того шаткое здоровье любящего вас писателя.

Поэтому публикация продолжения "Тайны театра" переносится на ближайший вторник.

Спасибо за понимание, и берегите себя!

ТАЙНА ТЕАТРА

Начало смотри здесь.

– Искусство требует жертв, – быстро ответил Кунц. – Это не я придумал! А что касается судьбы Кондратьевых…. – директор пожал плечами. – Если ты внимательно смотрела пьесу и уловила суть без внешнего напускного трагизма, костюмов и декораций, то должна понимать, что все они не такие уж и хорошие люди…
– Почему? – спросила Анна.

Кунц усмехнулся и вновь встал.

– Почему? – задумчиво переспросил он и отвернулся к окну. – Жена изменяет, муж – тряпка. Пригласил любовника супруги на ужин, чтобы посмотреть вероломным людям в глаза, да и того не сумел сделать как следует. Думал, что сможет, а скатился в скандал. Да и скандал у него вышел беспомощный и жалкий.
– Он же пригласил парня дочки, – возразила Анна.

Кунц обернулся с усмешкой.

– Ты же сама видела, – укоризненно сказал он. – Кондратьев по глупости своей всё перепутал! Он посчитал, что этот молодой человек, полный жизненных сил и решимости, и есть любовник жены. А тот дурак ещё на этом и настаивал.
– Он настаивал, что любит дочь Кондратьева, – напомнила девушка.
– Ну, да, – безразлично согласился Кунц. – Но глава семейства уже ничего не понимал. За это молодые люди и поплатились. Страшное недоразумение.

За дверью кабинета в коридоре послышался шум, будто снаружи шла борьба.

– Это мой брат, – сообщила Анна. – Меня ищет.
– Значит спектакль окончен, – взглянув на часы, пробормотал Кунц и, подняв глаза на администратора, сказал: – Егор, сходи и скажи, что мы тоже скоро закончим.

Администратор ещё какое-то время переводил тупой взгляд с директора на девушку и обратно.

– Ступай, ступай, – настойчиво повторил Кунц. – Мы тут сами как-нибудь...

Егор некоторое время помедлил и, наконец, открыв дверь, отчего шум и крики в кабинете стали громче, вышел.

– Они у вас тут все не в своём уме? – вдруг спросила Анна, кивая на дверь.
– Есть немного, – криво улыбнувшись, подтвердил Кунц. – По крайней мере, если что, им никто не поверит... Анна, Кондратьевы не очень хорошие люди.

Директор закурил новую сигарету, и девушка закашлялась, потому что воздух в кабинете стал невыносим. Кунц неловкими и бесполезными движениями попытался разогнать дым и продолжил:

– Ты, конечно, можешь всё испортить, натравить на театр проверки. Разумеется, тебе никто не поверит, но театр закроют. Но Кондратьевы, играя эту вечную пьесу, справедливо страдают за свои поступки, совершённые при жизни. Признай это. Неверная жена, муж скандалист и отравитель, который по ошибке убил не только жениха своей дочери, но и саму дочь. И согласись, что плохого в том, если урок, который преподнесла им судьба в виде вечного переживания одного и того же момента жизни, будет продемонстрирован другим?

Директор театра заметно нервничал, говоря это, и, стряхивая пепел с сигареты, никак не мог попасть в пепельницу, а сыпал мелкие серые хлопья на зелёное сукно.

– Они люди, и они не должны страдать, – твёрдо заявила Анна. – Что бы они ни натворили…
– Ты видела, что они сделали!
– Что бы они ни натворили, – повторила девушка, – они заслужили покой.
– Ерунда. Ерунда! – Кунц часто закачал головой. – Посмотри, подумай, прежде чем так говорить. Сколько добра они принесли в наш мир! В этот серый, мрачный и несправедливый мир. Это искусство, Аня. Настоящее искусство. А ты хочешь его разрушить? Я сделал из дома театр. И ради искусства каждый месяц, когда луна только нарождается, люди идут смотреть драму, и именно поэтому зрители, выходя отсюда, становятся чуточку лучше. Благодаря мне и театру. И я не дам им закончить пьесу…
– Что вы скрываете от зрителей? – спросила Анна, поднимаясь, потому что шум из коридора стал нарастать. – Почему не поднимаете занавес сначала и опускаете его до того, как ваши актёры исчезнут?

Директор помедлил.

– В начале для зрителя нет ничего интересного, – он махнул по воздуху рукой. – Там только даётся понять, что молодой человек, пришедший в дом Кондратьевых, вовсе не любовник жены.
– А в конце? – настаивала Анна.

Тут Кунц залез в карман пиджака и поставил на стол перед девушкой пузырёк с розовой жидкостью.

Продолжение следует...

ТАЙНА ТЕАТРА
Окончание. Начало здесь.

– Это то, – серьёзно сказал директор, прямо глядя Анне в глаза, – что в помрачнении рассудка ищет в конце пьесы Кондратьев и до сих пор не может найти. А я нашёл это раньше…

Анна, как заворожённая, взяла в руки пузырёк.

– Не потеряй тот дурак эту склянку, все Кондратьевы были бы спасены, – тихо проговорил Кунц. – Тебе не страшно? Тогда поспеши и возможно, ты ещё успеешь всё исправить.

Дверь в кабинет с грохотом распахнулась и внутрь ворвался брат. Как безумный озираясь по сторонам, никого кроме Кунца, сидящего за столом, он не увидел. А ещё он не увидел, как Анна, сперва прижавшись за его спиной к стене, затем быстро нырнула в дверной проём и растворилась во тьме коридора.

– Где она? – крикнул Максим.
– Боюсь, что уже далеко, – лениво ответил директор. – Я дал ей противоядие, и она, наверно, пошла спасать Кондратьевых.
– Ты лжёшь! – Максим грозно начал наступать на директора.
– Почему лгу? – ничуть не испугавшись, удивился Кунц.
– Потому что я видел, я всё видел из-за кулис, когда искал её!
– Что же вы видели? – язвительно осведомился директор.
– Я видел…
– Что же вы видели? – настаивал Кунц.
– Нет никакого противоядия, они просто умерли! – мрачно сказал молодой человек.
– Верно, – подтвердил Кунц, успокоившись и закуривая. – Я всегда был против того, чтобы молодые впечатлительные девушки ходили на спектакль. А знаете почему?
– Где она? – повторил Максим, но уже спокойнее, потому что не знал, что делать.
– Юные невинные создания с чистым сердцем и добрыми помыслами действительно способны разрушить мой спектакль, – продолжал директор. – Из добрых побуждений они стремятся освободить актёров. Тянутся к ним душой…

***

Анна, крепко сжимая пузырёк в руке, двигалась в непроглядном мраке. Только по запаху, лёгкому сквозняку и ощущению широкого пространства перед собой она догадалась, что вышла на сцену. Позвав кого-нибудь, она прислушалась, но ей никто не ответил. Наконец, её рука коснулась мягкого и бархатистого занавеса. Девушка пошла вдоль него. Вдруг под занавесом забрезжил свет. Анна спешно направилась в ту сторону, но, как бы она ни торопилась, бархатная пелена казалась бесконечной, а свет ускользающим. Наконец, она наступила на золотую полоску и быстрым движением раздвинула занавес руками. Её будто вытолкнули из тьмы, и она вмиг очутилась в незнакомой ярко освещённой гостиной. Судя по всему, здесь недавно ужинали, а позже тут произошла какая-то трагедия. Анна тотчас угадала всех присутствующих в комнате – совсем недавно она видела этих людей на сцене.

***

– А я никому не дам сорвать мой спектакль! – грозя кому-то, оживился, нахмурив брови Кунц.
– Где Анна, куда вы её дели? – вновь злясь, крикнул Максим, но теперь в его голосе чувствовалась тревога. – Я вызову полицию!
– Полиция вам уже не поможет! – нахально отмахнулся директор. – А лучше приходите через месяц! Посмотрите эпилог пьесы. Там благородная юная девушка, как заводная, каждый раз будет пытаться спасти целую семью. Но у неё ничего не получится. Потому что сделать это так, как она хочет, абсолютно невозможно!

И директор, дав волю своим чувствам, расхохотался диким нечеловеческим смехом.

***

Анна медленно, словно стесняясь, подошла к Кондратьеву. Он только что закончил свой трагический монолог и с удивлением посмотрел на подступившую к нему незнакомую девушку в необыкновенном наряде, которая протягивала ему стеклянный пузырёк с розовой жидкостью.
– Это то, что вы ищите, – пролепетала она. – Это должно помочь, исправить…
– Ах, оставьте меня в покое! – заревел Кондартьев, схватил пузырёк и с силой кинул его в угол, отчего тот разлетелся на множество сверкающих искр.

Анна растерялась и попятилась. Но занавес, откуда она вынырнула, пропал и, потрясённая произошедшим, она заметалась по гостиной, безуспешно ища выход.

***

– Я убью вас! – вскричал Максим.
– О, нет! – Кунц встал с кресла и погрозил пальцем. – Теперь ни меня, ни мой театр вы никогда не тронете, если ещё желаете увидеть свою Аню. И я никому никогда не позволю сорвать мой спектакль! Тем более, что у меня в труппе появился новый актёр!

РОТАЦИЯ

– Тебя по мобилизации взяли?
– По ротации!
– Ты что, с села? На ротацию всё равно идут по мобилизации.
– Нет, это разные вещи, – упрямо повторил долговязый солдат ВСУ, которого мотало по сидению раскачивающейся на ухабах американской БМП.
– Точно с села, – не унимался сослуживец, щуплый, смуглый, небритый мужчина, заметно нервный и быстро мигающий слезящимися глазами. – Мобилизация и ротация может быть и разные вещи, но сначала всегда идёт мобилизация.
– Сам ты с села, – угрюмо ответил долговязый. – По мобилизации тебя могут отправить куда угодно. Даже туда, где легко убьют на следующий день. А по ротации поедешь туда, где наши по сто лет живыми сидят.
– Ааа, ты про это. Так-то я тоже на ротацию еду, – небритый приободрился. – Только я не особо верю в то, что говорят по телевизору. Будто специально придумали слово «ротация», чтоб народ не паниковал. Дескать, везут в спокойное место, а на самом деле…
– Заткнитесь оба! – неожиданно рявкнул третий пассажир БМП, сержант со странной фамилией Човняр, и солдаты затихли, не нарушая зловеще звучащий в чреве стальной машины гул мотора.

За бортом было зябко и сумрачно. Стемнело давно, но ночь только подступала, и БМП под низким давящим небом тяжело двигалась по заснеженному полю, старательно объезжая чернеющие воронки.

– Вы едете заменить хороших людей, – сверкая глазами, необычайно хриплым голосом вдруг проскрежетал Човняр.
– Кого? – спросил небритый солдат.
– Ты – иностранца, который воевал с самого начала войны. А он, – грубо указывая на долговязого, сообщил сержант, – героя Украины.
– Только двоих? – продолжал расспрашивать небритый.
– По другим распоряжений не было! – коротко ответил Човняр.

Спустя час БМП заметно сбавила ход и, наконец, остановилась. Люк откинулся. Внутрь сразу ворвался ледяной ветер и солдаты поёжились.

– Выходи! – приказал сержант долговязому.

Тот помедлил и нехотя, сгибаясь в три погибели, вылез во тьму. Мотор продолжал мерно работать, экипаж ждал.

– Можно выйти покурить? – спросил оставшийся рядовой.
– Сиди, – отрезал Човняр.

Наконец из черноты показалась молчаливая фигура. Она вползла внутрь, заняла кресло, люк закрылся, и БМП в несколько приёмов развернулась и поехала дальше.

– Ну как там? – с напускной небрежностью спросил небритый у гостя.

Тот промолчал. При этом солдату неприятно ударил в нос принесённый будущим отпускником в салон запах земли с примешанной к нему сладковато-болезненной вонью. Он присмотрелся к попутчику и ему на мгновение показалось, что этого героя Украины он уже когда-то где-то видел. Вернее, только его изображение на фотографии. Эти неясные ассоциации породили в голове рядового нехорошие тревожные мысли.

– А что, далеко ещё ехать? – спросил он, нарочито громко и нелепо усмехаясь.
– Тебе некуда спешить, – сухо ответил сержант.

Когда БМП вновь остановилась, небритого солдата уже колотила мелкая дрожь. Люк откинулся и пришёл черёд небритого выходить на холод. Обречённо вздохнув, он покинул железную машину, но, труся и не отходя от неё, крикнул:

– Куда тут? Я ничего не вижу.
– Перед тобой окопы. Прыгай туда, – отозвался сержант.
– Тут никого нет! – продуваемый колючим ветром, продолжал упираться солдат.
– Прыгай, говорю! Там тебя встретят.

Солдат прыгнул во мрак, тут же на чём-то поскользнулся и, выругавшись, упал. Дыхание перехватило. В окопе пахло так же, как от героя Украины. В темноте он пошарил руками, но в перчатках ничего разобрать не смог. Чиркнув зажигалкой и прикрывая от ветра рукой неверное пламя, он осмотрелся, и ужас охватил его. Это был не окоп. Это была буквально братская могила. Кругом лежали мёртвые. Солдат попытался выбраться, но тут же получил сверху удар и повалился назад.

– В блиндаж лезь, – раздался над головой рядового скрежет Човняра. – Иностранный хлопец уже месяц, как ждёт ротацию.
– Здесь все мёртвые! – в отчаянии крикнул солдат и кинулся бежать.

Не разбирая пути, он наткнулся на вход в блиндаж, где что-то намертво ухватило его за ноги и поволокло в темноту.

– А живых на позициях давно нет, – как бы про себя проговорил сержант и, позвякивая монетами, пошёл назад к БМП.

СИНИЙ ЭКРАН

– Сэмми, Сэмми, я тебе сейчас хохму расскажу – закачаешься!

На стул рядом с Сэмом Хансеном, журналистом вашингтонской газеты «Фикшин кроникл», дородным кучерявым брюнетом с щетиной на толстых щеках и печальным взглядом из-под густых бровей, рухнул его коллега Скотт Тузински.

– Вчера в России, – продолжал Тузински, энергичный мужчина в очках в толстой оправе и пёстрой бабочке на шее из Нью-Йоркской газеты «Морнинг фейкс», – прямая линия с ихним президентом была. Слышал?
– Ну? – мрачно вздохнув, отозвался Хансен.
– Что ну? Да, здравствуйте! – отвлёкся Тузински, кивнув в сторону другого коллеги-журналиста.

Небольшой зал для пресс-конференций постепенно наполнялся журналистами.

– Так вот, они повесили там громадный синий экран! – хихикая, рассказывал Тузински. – А на этом экране, представляешь, Сэм, показывались вопросы от простых людей! И любой русский обыватель писал в СМС всё, что ему вздумается! Вот это провал! Ты можешь себе такое представить у нас? Ах-ха-ха!

Хансен как-то странно посмотрел на коллегу и, тяжело вздохнув, ответил:

– Нет, Скотт, у нас такого я представить не могу.
– Послушай, мало того! – веселился Тузински. – Ты же знаешь, что из себя представляет обыватель! Что у нас, что у них. Он глуп и невежествен. Ну и вопросы соответствующие. Вдумайся, президент сидит и на громадном экране видит текст: когда мы будем жить в России, про которую рассказывают по телевизору? Каково? И это при тамошней диктатуре. Вот это провал! Ты можешь себе такое представить у нас, а, Сэмми?!
– Нет, не могу! – совсем уже печально ответил Хансен и отвернулся.
– А президент России, что бы ты думал? Ах-ха-ха! – Тузински торжествовал. – Он читает всё, что люди шлют. И пометки в блокноте делает. А там, брат, ужас! У кого газа в доме нет, кто на цены жалуется, смельчаки требуют по США, то есть по нам ударить! И всё это по центральным каналам показывают! Ты можешь себе такое представить у нас, а, Сэм?
– Не могу! – Хансен рявкнул так громко, что Тузински вздрогнул.
– Провал, полный провал в подготовке пресс-конференции, – с недоумением поглядывая на коллегу, пробормотал Тузински, но, вспомнив что-то, улыбнулся. – Но самое смешное не это! Российский президент на эти вопросы ещё и отвечал! Да! Берёт и сходу даёт указания, чтобы у этих обычных людей всё было хорошо. Ах-ха-ха! То есть, люди пишут чёрт знает что, жалуются, а сам президент решает их проблемы! Где такое видано?! Ты можешь… Ты что, Сэм?

Тузински осёкся и с ужасом посмотрел на коллегу. Тот закрыл огромными руками лицо и, сотрясаясь всем телом, рыдал.

– Сэм, Сэм, ты что?!
– Я не могу, не могу себе такое у нас представить! – сквозь слёзы, простонал Хансен и, немного успокоившись, заговорил. – У меня мама живёт в Огайо, а там поезд с химикатами с рельсов сошёл. Куда мы только не писали! А ей приходится пить отравленную воду…
– Господа, что случилось? Почему вы плачете?

К журналистам подошла важная чернокожая дама в строгом деловом костюме и недоверчиво посмотрела на красные глаза Хансена.

– Я рассказал ему о вчерашней пресс-конференции, что была в России… – растеряно заговорил Тузински.
– Понимаю, – перебила дама. – Сама в ужасе от русского непрофессионализма. Хорошо, что у нас всё иначе, и мы строго следим за свободой слова. Итак, не забыли? Вы задаёте вопрос третьим, – она указала на Тузински. – А вы, – женщина обратилась к Хансену, – спрашиваете о финансировании Украины. Вам достался самый острый вопрос. Только не перепутайте, у президента все ответы на суфлёре идут по порядку...

***

– «Фикшин кроникл», – представился Хансен в разгар пресс-конференции. – У меня вопрос касательно…

Тут журналист замолк и внимательно посмотрел на президента. Затем он обвёл взглядом зал, глубоко выдохнул, словно решившись прыгнуть со скалы, и произнёс:

– У меня был вопрос про Украину. Но я подумал, что важнее узнать то, что реально волнует жителей США. Как вы знаете, в Огайо с рельсов сошёл поезд…

Хансен продолжал ещё говорить, а президент США растерянно улыбался. На синем экране суфлёра про Огайо ничего не было. Вместо ответа на нём светился «синий экран смерти».

ПРЕДАННЫЙ ЧИТАТЕЛЬ

Трепыхающегося человека ввели в казённую комнату без окон и кинули на стул в центре.

– За что, что я сделал?! – крикнул задержанный в сторону стола, за которым сидел лысый мужчина с бородой в поношенном домашнем халате. – Послушайте, а ведь я вас знаю! Вы – писатель! Ваша фамилия… Простите, как вас зовут?
– Это не важно, – отозвался писатель и, устало вздохнув, снял очки в тонкой золотой оправе с затемнёнными стёклами неприятного жёлтого оттенка.
– За что я здесь? – успокоенный тем, что главным тут является интеллигент, продолжал возмущаться человек с простым доброжелательным лицом. После короткого молчания он улыбнулся и погрозил пальцем. – А вы дописались, господин писатель. Слышали? Россия выгнала вас. Доходы-то ваши тю-тю! Книги ваши не издаются, остатки с продаж сняли, а знаете за что?
– Вначале вы лишитесь пальцев, – вдруг буркнул писатель.

Человек на стуле обмер, и в комнате с покрашенными жирной зелёной краской стенами наступила тишина.

– Что же вы замолчали? – небрежно осведомился писатель.
– Я не понимаю за что? – осунувшись, спросил человек. – Мстите, да? Обществу мстите? А не надо было кричать на каждом углу, что желаете поражения России. Не надо было заявлять, что рады русским смертям, что посылаете деньги на оружие, которое нас убивает. Вы – предатель и подлец.

Писатель зевнул и продолжил:

– Мне кажется, что в среде творческой интеллигенции процент предателей намного выше, чем в других слоях общества. Знаете почему? Потому что интеллигенция даже к предательству подходит с фантазией. Для неё не существует измен. Акт предательства выпачкали чёрной краской только из практических соображений. Из страха, что тот, на кого ты полагался и кому доверял, просто не разделяет твоих ценностей. Клеймом предательства пугают, и это позволяет держать свободного человека в подчинении.
– Какая пошлость! – крикнул человек на стуле. – Какая низкая софистика. И общество дало вам оценку. Вы ещё террорист и экстремист!
– К этому мы вернёмся, – заметил писатель. – А рецепт от предательства прост – не надо никому доверять! И я, как свободный человек, встал на сторону врагов России. Да, в войне я за Украину, за коллективный Запад и буду всеми силами им помогать. Но так ли велика моя вина в том, что я просто выбрал сторону? Давайте порассуждаем.
– Не желаю с вами ни о чём рассуждать! – отрезал человек.
– Для того, чтобы предать кого-то, – писатель начал неторопливо протирать стёкла очков, – этот кто-то должен сперва дать значимость будущему изменнику. Верно? Скажите, а кто в России покупал мои книги, кто давал мне деньги, премии и ту самую значимость? Вы и давали, мой преданный читатель. Не кокетничайте. Будто вы не знали, что я думаю о России и её народе. Я не скрывал своих убеждений. Но вы, покупая мои книги, шли на компромисс. Такие, как вы, всегда идут на сделку с совестью, потому что это путь наименьшего сопротивления. В каких категориях вы живете? Живете ли вы в категориях добра и зла? Достаточно было сказать, что я зло, и необходимость карать меня, запрещать, называть террористом пропала бы. Но никто этого не сказал. Общество молча шло на компромисс, – писатель тяжело вздохнул. – Согласен, заявить такое непросто. Тут надо иметь мужество не только сказать, но и объяснить, что такое зло. Знать его, понимать. Кажется, вот добро и зло - куда проще. Но вы не ощущали этой разницы. Вы покупали мои книги, тем самым давая силу злу. И теперь оно имеет над вами власть.
– Пошёл ты к чёрту! – крикнул читатель.

Писатель оживился.

– Знаете, если бы за каждую купленную мою книгу вашему родственнику отрезали палец, вы бы, наверно, перестали их покупать. Верно? А ведь культивация зла и насилие над вашим родственником, по сути, явления одного порядка. Просто вы старались зло не замечать.

Писатель открыл ящик стола и достал оттуда большой нож.

– Ладно, ближе к делу, – сказал он. – Грани между добром и злом стёрты. И я тому поспособствовал. Но у вас есть шанс доказать обратное. Накажите того, кто виноват во зле. Ну же!

Человек, качаясь, подошёл к столу и протянул руку. В комнате с зелёными стенами раздался крик.

Новелла: «Нет повести печальнее на свете...»
Автор сценария: Арина Бургундская
Режиссер: Вадим Гетц
В ролях: Феодор Рейн, Полина Шашуро, Станислав Костецкий

ПЕРЕЕЗД

В крохотном помещении дежурного поста на железнодорожном переезде находились трое. Сам дежурный - седой мужчина с красным лицом и густыми бровями, лысоватый водитель припаркованного поблизости автомобиля, одетый поверх костюма в деловую короткую куртку, и молодой человек – бритый, скуластый, с безразличным выражением глаз.

– Ты понимаешь, что теперь тебе 20 лет грозит? – хмуро спросил дежурный Костопалов.

Молодой человек был схвачен в тот момент, когда, светя себе фонариком, пытался взломать ломом релейный шкаф. Но действовал он так грубо, так беспечно, что это заметил остановившийся на переезде Альшевский. На пару с дежурным они задержали злоумышленника, и теперь все вместе дожидались приезда полиции.

– Наплевать ему! – отозвался Альшевский, грозно посматривая на преступника.
– Ну как же! – возразил Костопалов. – Он всё же человек. Тебя как зовут?

Задержанный в ответ только нехорошо посмотрел.

– Семья у тебя есть? Мама, папа, девушка? – продолжал расспрашивать дежурный. – Скоро Новый год, а ты на злодейство пошёл. Мог бы отмечать праздник в кругу близких, а теперь в изолятор уедешь. Зачем тебе это?
– Лёгких денег, наверно, захотел. Украинские спецслужбы завербовали, – проворчал Альшевский.
– Неправда! – крикнул молодой человек. – Я сам, сам! Не надо мне никаких денег!
– Вот я и спрашиваю – зачем? – повторил Костопалов.
– Чтоб поезд пустить под откос! – оскалившись, сообщил преступник. – Чтоб люди погибли.
– Дурак! – крикнул Альшевский.
– А зачем Россия на Украину напала? – возмутился террорист.
– Ты с Украины что ли? – спросил Альшевский.
– Даа, – неприятно протянул молодой человек.
– И как убийство мирных людей помогло бы твоей Украине? – сурово спросил Костопалов.
– Никак! – засмеявшись, ответил преступник.
– То-то, что никак. Хотел бы защитить Украину, шёл бы воевать, – возмутился дежурный. – А ты против мирных воевать приехал.
– А кто сказал, что я Украину защищаю? – удивился задержанный.
– Ради чего тогда?
– И на Украине сделал бы так же? – вставил Альшевский.
– Да!

На губах задержанного заиграла презрительная усмешка.

– А если бы в поезде твои родители ехали? – поинтересовался Альшевский.
– Всё равно! – ощетинившись, крикнул молодой человек.

В воздухе повисло молчание.

– Ты не сумасшедший? – поинтересовался Альшевский.
– Справок не имею, – высокомерно ответил преступник.
– Не понимаю, – взявшись за голову, удивился Костопалов. – Мог бы жить нормальной жизнью. Вот сюда приехал. Работай, заботься о близких, заведи семью, детишек... Разве плохо? А ты чем занялся? Кровь хочешь лить. Людей убивать и калечить. Что они тебе плохого сделали?
– Ничего, – коротко ответил преступник и тихо добавил. – Ненавижу вас.
– Что ты сказал? – переспросил Костопалов.
– За что? – удивился Альшевский.
– А вот за то, что этот, – молодой человек указал на дежурного, – перечислил. И Россию вашу я в гробу видел, и паршивую Украину там же. И вся эта мерзость с семьёй, работой…

Он даже раскачался на стуле, переполненный отвращением.

– Мне всегда были страшны такие люди, – говорил Альшевский, выпуская табачный дым.

Они с дежурным стояли на улице, встречая прибывающий поезд и наблюдая, как двое полицейских ведут преступника к машине.

– У них ничего нет, они никого не любят. Они абсолютно пусты. Их даже запугать нельзя, чтобы не творили зло, потому что нечем, болевых точек нет, морали нет, принципов нет, – а потом, усмехнувшись, добавил. – Как бешеные собаки.
– Хорошо, что они не собаки, а люди, – вдруг отозвался Костопалов.
– Не знаю, не знаю, – удивился Альшевский. – Вот какое ему наказание будет соответствовать? Ведь такой подлец не остановится. С собаками намного проще, а с ним что делать?
– Подождать.

Но никто не думал, что прогноз дежурного сбудется так быстро. Преступник, изловчившись, вырвался из крепких рук стражей порядка и побежал наперерез поезду. С невероятной силой оттолкнувшись от земли, он прыгнул вперёд головой на рельсы. Локомотив даже не успел дать по тормозам. Алешковский с Костопаловым переглянулись, не в силах понять, то ли это была неудачная попытка побега, то ли злодей поступил так намеренно.

ПАТРIОТИ

Гордей Семенюк, политик средних лет в затасканных штанах и с пошлой физиономией, увидел на другой стороне улицы толстого усатого журналиста Дмитро Глушко. И как только этому случаю судьба дала ход, Семенюк, как разъярённый гусь, вытянув вперёд тощую шею и наклонив к земле плешивую голову, бросился наперерез своему врагу, выкрикивая попутно нецензурную брань.
Враг не растерялся и даже отступил на шаг-другой, решив, что придётся драться, но Семенюк, не прекращая вопить, навернул пару кругов вокруг Глушко и, прищурившись, спросил:

– Почему ты не в окопе, а, патриот?! Я спрашиваю, почему ты не в окопе?!
– А ты, патриот, почему не в окопе? – огрызнулся Глушко. – А, почему?
– Нет, ты ответь – почему не в окопе?! – фальцетом голосил Семенюк.

Дискуссия быстро перешла в матерную перебранку на русском языке, раскрашенном похожими на украинские словами. Устав кричать, противники поостыли и перешли к цивилизованному диалогу.

– Гад, что же ты про меня враньё сочиняешь?! Я за Украину! Да ты знаешь… Да я…! – у Семенюка от возмущения перехватило дыхание.
– Ты – вор! – сурово отрезал Глушко. – Кто на поставках армейской гуманитарки миллионы украл?
– Да я ради нашей армии… – пытался возразить Семенюк.

А Глушко продолжал:
– Не строй из себя патриота! О твоих преступных схемах все знают! Я про это писал, пишу и писать буду, чтобы таких гнид, как ты, на чистую воду выводить! И тогда заживёт моя прекрасная Украина, как нормальная европейская страна.
– Твоя Украина? – взвизгнул Семенюк. – Нет, пан журналист, Украина моя! И трудолюбивого украинского народа. А ты этот народ хочешь загубить!
– Я? – нахмурился Глушко.
– А кто кричал громче всех, что надо мобилизовать ещё миллион украинцев и бросить их на фронт? Будто не знаешь, что у нас не хватает западной техники, будто тебе неизвестно, что русские наших солдат пощёлкают как орехи! Сам в окоп не лезешь, а призываешь к мясным штурмам!
– Ты…! – журналист покраснел и начал наступать на политика.
– Правильно, ударь настоящего украинского патриота, – ехидно пританцовывая перед толстым Глушко, гоготал гусём Семенюк. – Докажи ещё раз, что работаешь на кацапов!
– Чокнутый! – рявкнул Глушко, обалдев от такой наглости. – Я предатель? Да единственная моя мечта, чтобы Украина процветала! Больше ни о чём не мыслю! В отличие от тебя, жулика, который думает только о своём кармане!
– Ложь, ложь! Это я всю жизнь посвятил Украине!
– А кто с народа миллионы гривен якобы на дроны собрал, – рассмеялся Глушко, – а в ответ показал два бумажных самолёта и кукиш?
– Ты будто не собирал!
– Я – для наших героев и защитников!
– Я тоже для наших героев и защитников! Где деньги, Глушко? Где гроши?!
– Мерзавец, проходимец, лизоблюд и кремлёвский агент! – отчеканил журналист.

В тот момент, когда спор патриотов был готов вновь скатиться в матерную брань, хитрый Семенюк нашёл оригинальный ход в доказательстве своей любви к Украине. Он многозначительно замер, приложил руку к груди и что есть силы затянул гимн. Обескураженному Глушко на миг показалось, что он проиграл в этой борьбе и, боясь потерять статус патриота, тоже запел гимн.
Случайные прохожие, невольно ставшие свидетелями данной сцены, шарахались в стороны от дикой парочки, которая, перекрикивая друг друга, горланила заунывную песню.
Однако Семенюк на достигнутом не остановился. У него был припасён последний козырь – вышиванка, которую он, не снимая много месяцев, носил под спортивной курткой. Продемонстрировав оппоненту деревенскую рубаху, политик уже праздновал победу! Но и журналист не оплошал. Он вспомнил, что у него в кармане брюк завалялся флаг Украины. С превеликой гордостью Глушко выдернул флажок наружу и, как красной тряпкой быка, начал дразнить им Семенюка. Политик был посрамлён. Поэтому, допев гимн, он не выдержал и со всей силы ударил журналиста в ухо. Тот, разумеется, ответил...
Полицейские испанского курортного городка не сразу смогли разнять двух дерущихся иностранцев. Впрочем стражи порядка задерживать их не стали, и патриоты Украины, потирая ушибленные места, понуро разошлись по своим домам, стоящим на берегу Средиземного моря.

Дорогие друзья! Новогодняя миниатюра будет опубликована 31 декабря. Следующая - 7 января. Далее по обычному графику. Не загадывая.

ПОЗДНО

Мурин смотрел на актёра и не мог вспомнить, где он его уже видел. В фальшивом Деде Морозе всё было как будто знакомо: и манеры, и голос, и под густыми бровями глаза, попеременно становящиеся то насмешливыми, то строгими, то удивлёнными. Всё зависело от того, какую шутку выкинут маленькие Миша и Катя, как ловко они отгадают загадку или как складно прочтут стишок в лицах. Всё представление дети смеялись и прыгали по комнате, ловя не видимые отцу снежинки, огненных птиц и зверей, которых Дед Мороз, не скупясь, доставал из мешка.
Когда хоровод у ёлки закончился, а все подарки были вручены, Мурин подошёл к актёру в прихожей.

– Простите, где я мог видеть вас раньше?

Дед Мороз молча и внимательно посмотрел на заказчика.

– Нет, нет, я где-то вас видел, – настаивал Мурин. – В кино, в театре?
– Не играю, – суровым басом отрезал волшебник.
– Странно… – задумчиво проговорил Мурин.

Дед Мороз закинул мешок на спину и уже переступил через порог, как хозяин квартиры вскрикнул.

– Постойте!

Дед Мороз развернулся.

– Вспомнил! – вскричал Мурин. – Вы так же уже уходили под Новый год. И я заплакал, что больше вас никогда не увижу. Только это было… Было… Было тридцать лет назад!

Наступило молчание, а затем Мурин подошёл к волшебнику и, не отдавая отчёта в своих действиях, дёрнул белую, сияющую серебром бороду.

– Да ты ошалел, что ли? –  Дед Мороз посохом больно огрел наглеца по плечу.
– Вы настоящий, – пролепетал Мурин, а затем закричал. – Это была правда! А мне никто не верил! Ни мама, ни папа, ни бабушка, никто. А я видел, как вы запускали жар-птицу, как в вашем мешке сидели зайцы, как вы из моей комнаты зажигали звёзды на небе. И уехали вы не в такси, а на санях с тройкой. Я это помню!
– И что? – сурово спросил Дед Мороз.
– Как что? Прошу вас, пожалуйста, вспомните меня! Вернитесь, я чай заварю. Прошу вас, как старого друга!

В углу кухни лежал огромный мешок, а за столом пил чай с бутербродом с икрой настоящий Дед Мороз. Он хмурился, поднося кружку ко рту, и с каждым глотком понемногу оттаивал после бесцеремонного поступка Мурина.

– У меня столько вопросов, столько вопросов, – волновался хозяин. – Значит, вы настоящий?
– Мы это уже выяснили, – напомнил Дед Мороз.
– А волшебство? Значит и оно существует? И чудеса?
– Существуют, – не без гордости ответил волшебник.
– Так. А где это всё? – озадачился Мурин.
– Это у вас надо спросить! – ответил Дед Мороз на недоумение собеседника. – Почему вы про них забыли? Вспомните своё детство. В то время в каждом пруду водились чудища, обычная палка была магическим посохом, можно было научиться летать. Разве не так?
– Да, но это в детстве… А сейчас?
– Если время прошло, то и волшебства не стало? – Дед Мороз рассмеялся от такой наивности. – Подавай чудеса по заявке? Нет уж. Один раз всем детям, которые по природе своей чисты и бескорыстны, мы открывали мир волшебства. Взрослым нельзя: если узнают, то половина из них сойдёт с ума, а другая – попытается использовать чудо для личной выгоды. К тому же человек имеет свободу выбора.
– Выбора чего?
– Верить или нет, – серьёзно сообщил Дед Мороз. – И кто пронёс из детства веру в чудеса, тот сам стал волшебником.
– В мире не знают ни одного волшебника, – усмехнулся Мурин.

Дед Мороз начал перечислять фамилии. Носителями их были учёные и врачи, полководцы и писатели, все те, кто творил чудеса, нарушая унылые законы обыденности.

– Они, как дети, сперва придумали волшебство здесь, – Дед Мороз указал на голову, – и с верой выплеснули его в мир.

Как только Дед Мороз ушёл, Мурин начал спешно собираться. Ему надо было за город, где жили его родители. Там недалеко в брошенной деревне стоял старый дом, в погребе которого, как рассказывали, была спрятана удивительная машина, умеющая перемещать людей во времени. Охранял её огромный чёрный пёс. Мурин помнил эту историю с детства и даже, кажется, видел этого пса, когда ребёнком прогуливался с друзьями мимо этого дома. Он сел в автомобиль и поехал. Добравшись до места, Мурин перелез через забор и взломал дверь. Откинув крышку погреба, он спустился вниз и осветил фонариком крохотное помещение. Оно было пустым.

ЗВЕЗДА

В ночной кабинет с плотно зашторенными окнами тихо скользнул высокий человек в чёрном костюме с сухим бритым лицом и редкими прилизанными волосами. Он попытался осмотреться, но, ничего не разглядев в темноте, обратился к хозяину кабинета:

– А я пришёл поздравить вас с вашим праздничком, Алексей Константинович, – и, подумав, с фамильярной улыбкой прибавил. – Только боюсь, что в этот раз праздника не будет.

Алексей Константинович Январёв, немолодой уже человек, седой, с усами и серыми уставшими глазами, сделал вид, будто оторвался от чего-то важного, погасил монитор и остался в свете настольной лампы.

– Праздника не будет, – сладко повторил посетитель, подсаживаясь к столу. – Приказ Его Величества Дори выполнен. Но, думаю, что вам и без меня это известно.
– Кое-что известно, – согласился Январёв и с ударением странно добавил, – господин Линд.

Линду это не понравилось, и он, усиливая эффект, констатировал:

– Вы проиграли, Алексей Константинович. Признаюсь, я даже не думал, что вы так просто сдадитесь.
– Что с детьми? – невозмутимо спросил Январёв. – Как в прошлый раз?
– Нееет, – протянул Линд. – Мы же теперь не варвары. Но меры приняты. И поверьте, найти Его среди этих деток – вопрос времени.
– Вы уверены? – поинтересовался Январёв.
– В том, что найдём? – переспросил Линд, поднимая тонкие брови. – Двух мнений быть не может. Есть специальные средства, приметы, технологии. Мы же, Алексей Константинович, давно к Его приходу готовились. В отличие от вас.
– Я спрашиваю, почему вы уверены, что среди детей, которых вы забрали у законных родителей, находится Он?

Линд искренне удивился вопросу.

– Рождество, Алексей Константинович! Зря что ли этот день так назвали? – и, помолчав мгновение, Линд зло и быстро заговорил. – Да будет вам, Январёв, дурака корчить и вопросы как на экзамене задавать. Под глазами у вас синие круги. Вы много работали, потому что не хуже меня знали, что Он вновь придёт в Рождество. Согласен, не оригинально, а всё же вы не спали и нам мешали. А теперь делаете вид, будто и не старались. Поражение надо принимать достойно, Январёв!
– Тут я с тобой, Линд, согласен, – сказал Январёв, потягиваясь в кресле. – Ты только эти слова не забудь.

Линд неуверенно ухмыльнулся.

– Что ты хочешь сказать?
– Нельзя дважды предать. Это очень хорошо задумано и устроено.
– Дважды?
– Дважды, Линд, дважды.

Январёв встал, подошёл к окну и, чуть приоткрыв штору, выглянул наружу.

– Первый раз вы предали Его, когда отреклись от Него ради этого мира.
– Это так, – согласился Линд, внимательно следя за Январёвым.
– А сейчас во второй раз предать уже не удастся, – хозяин кабинета отвернулся от окна. – Ты знаешь, Линд, что в вечности нет времени? Там нет календаря. Он попросту не нужен. Календарь придуман здесь. В этом мире. Исключительно для людей. Опираться на него в вопросах вечности… – Январёв усмехнулся и развёл руками.
– Постой, постой, ты хочешь сказать, – Линд поднялся и подошёл к Январёву вплотную, – что Он пришёл в наш мир не в тот самый день? Чепуха, и ты это знаешь!
– В тот самый, – спокойно подтвердил собеседник. – Только… Только не тогда, когда вы его ждали. Вы слишком много времени потратили на календарь, составленный для мирского удобства. Поэтому вы ошиблись.
– И когда на самом деле Его следовало ждать? Расскажи! 25-го или, возможно, как принято у вас – 7-го? – на лице Линда играла злая, нервная улыбка.
– Видишь, насколько ты стал рабом мира сего, – покачал головой Январёв, – что иначе на вещи смотреть не можешь. Вы поспешили. Теперь всё уже сделано. Он – пришёл.

Линд отшатнулся.

– Врёшь… – тихо проговорил он, а между тем, уверенность врага напугала его. – Врёшь! Где доказательства? Их нет!

Январёв отошёл от окна, пропуская на своё место Линда.

– Вы погрузились в земное, в свои города, в технологии, в быт и перестали смотреть на небо.

Линд бросился к окну, распахнул шторы и увидел за стеклом высоко в небе яркую звезду. Лицо его пожелтело, дыхание перехватило, но он не мог оторваться от этого зрелища.

– С Рождеством! – крикнул Январёв, выходя и захлопывая за собой дверь.

РУССКАЯ БАБОЧКА

– Возможно, вам, как военным, это будет любопытно. В конце концов, США и Запад – наши потенциальные противники.
– Смирнов, слышал, что говорят? Потенциальные! – седоусый, с грубым угловатым лицом генерал Петрищев поднял вверх указательный палец и посмотрел на спешащего за ним молодцеватого майора.

Сутулый и лохматый, в очках и в вязанном обвисшем свитере Кобзев – руководитель недавно созданного информационно-аналитического центра «Заря» – вёл по коридору представителей Министерства обороны. Стены коридора из прозрачного оргстекла не мешали гостям наблюдать, как в просторных помещениях сотрудники организации за мониторами анализировали международный эфир, находя информацию, связи, и активно барабанили по клавиатурам.

– В последнее время мы обнаружили интересную тенденцию, – продолжал Кобзев, вводя военных в демонстрационный зал с несколькими большими экранами. – Садитесь, пожалуйста!

Генерал, чуть кряхтя, деловито сел за стол, а следом за ним уселся и майор.

– В США и в Западной Европе участились случаи внезапной, – хочу это подчеркнуть, – внезапной смерти среди военного руководства, – аналитик щёлкнул кнопкой пульта и на главном экране возникли графики и диаграммы. – Мы проанализировали эту информацию и пришли к выводу, что наиболее частыми причинами летальных исходов военнослужащих высшего звена являются несчастные случаи, – Кобзев начал загибать пальцы, – катастрофы, травмы и пропажи без вести. Кроме того…

Вдруг Кобзев услышал смешок.

– Коллеги, вам неинтересно?
– Смирнов, отставить смешки! – нахмурив густые брови, добродушно пригрозил генерал Петрищев. – Пожалуйста, продолжайте, товарищ аналитик.
– Итак, – Кобзев откашлялся и, скептически взглянув на военных, повторил. – Итак. Кроме летальных случаев у офицерского состава западных стран участились заболевания, которые хоть и не ведут к смерти, но требуют госпитализации. Например, – аналитик щёлкнул пультом и на экране появилась фотография военного, – Джону Кларку, майору вооружённых сил США потребовалась…
– Мы знаем, – неожиданно перебил аналитика генерал.
– Что знаете? – с подозрением переспросил Кобзев.
– Что Кларку потребовалось лечение.

Наступила неловкая пауза.

– С ним случилась русская бабочка, – спокойно пояснил Петрищев.
– Что, простите?
– Русская бабочка, – повторил генерал и, обратившись к майору, приказал. – Покажи товарищу аналитику русскую бабочку.

Майор достал смартфон и начал что-то искать.

– Вы продолжайте, пожалуйста, товарищ аналитик, – обратился генерал. – Крайне интересно.

Кобзев смутился, но заговорил вновь:

– Или вот случай! Оставим Западную Европу и пройдёмся по ключевым фигурам из США. Генерал Сандерс, – пульт снова щёлкнул и на экране появилась казённая фотография американца. – Поехал на горнолыжный курорт и… по официальным данным сломал себе шею.
– Нам и это известно, – улыбнулся Петрищев. – Русская бабочка добралась и до него.

У аналитика на лице появилась кислая маска.

– Смирнов, ну что ты копаешься? – забасил генерал.
– Сейчас, сейчас, ищу. Много тут всего.
– По дате ищи! – посоветовал Петрищев, а Кобзеву предложил: – Не останавливайтесь, пожалуйста! Мы вас внимательно слушаем.

Растерянный аналитик уже без энтузиазма и даже с опаской, что его вновь перебьют, ещё раз щёлкнул пультом.

– Ну и из последнего… Сам министр обороны Соединённых Штатов Америки слёг в больницу, – но, увидев, что и этой новостью гостей не удивить, Кобзев не выдержал и сорвался. – Хотите сказать, тоже русская бабочка?!

Петрищев развёл руками.

– Нашёл! – крикнул майор и подскочил с места.

Его обступили, а он, гордо вытянув вперёд смартфон, включил воспроизведение видео. Из аппарата послышался глухой раскатистый звук от мощного взрыва.

– Но это же ракетный удар по военному объекту на Украине, – не отрываясь от экрана, прокомментировал Кобзев.
– Так точно! – согласился генерал и любовно прибавил. – Смотрите, как красиво расходятся взрывные волны. Это и есть эффект русской бабочки. Бьём по военным объектам Украины, а взрывная волна летит далеко за океан, накрывая военных нашего потенциального противника. Феномен!

БОТИНКИ

Клаус Рёдль открыл дверь и увидел на своём пороге субъекта с чиновничьей физиономией и парой новых ботинок в руках.

– Герр Рёдль? – осведомился субъект.
– Верно.
– Я принёс вам ботинки, которые вы должны немедленно надеть, – объявил субъект с такой категоричностью, что не осталось никаких сомнений в его властных полномочиях. – Евросоюз и наше правительство предписало с сегодняшнего дня всем гражданам носить такие ботинки. Прошу надеть их и никогда не снимать.
– И в душе?
– Даже в душе.
– Даже перед сном?
– Особенно перед сном.

Рёдль взял обувь и закрыл дверь. И хотя ему уже давно не нравились законы и правила, которые в последнее время принимал Евросоюз в целом и его государственная власть в частности, тем не менее он являлся законопослушным гражданином и со всей своей врождённой немецкой прилежностью требования политического руководства выполнял.

Выйдя на улицу, Рёдль с врождённым немецким вниманием одобрительно отметил, что окружающие люди тоже исполнили указание свыше: все от мала до велика ходили в новых ботинках. Правда, выражение лиц у владельцев новой обуви было безрадостным и даже горьким. Люди почувствовали, что выданная им обувь жмёт, натирает, ходить в ней неудобно, а главное тяжело. Прошагав пару сотен метров, Рёдль также испытал в ногах сильный дискомфорт, выражающийся главным образом в постоянной острой и жгучей боли. Однако со всей своей врождённой немецкой предусмотрительностью он посчитал, что новые ботинки следует тщательно разносить, и всё встанет на свои места. Но ни через день, ни через два, ни даже через неделю на места ничего не встало. Напротив, стеснение усилилось, и когда казалось, что следующий шаг станет невыносимым, Рёдль, со всей своей врождённой немецкой стойкостью, преодолевая мучения, продолжал ковылять дальше.
Однако среди сограждан Рёдля, нашлись и такие, кто не выдерживал пытки и сбрасывал окаянную обувь в мусорные баки. К таким Клаус относился со всем своим врождённым немецким высокомерным пренебрежением и поддерживал чиновников, которые всячески осуждали ослушников с телевизионных экранов.

– Это ботинки свободы! – вещали высокие чины, демонстрируя точно такую же пару обуви на своих ногах. – Они скроены и сшиты специально для нас нашим заокеанским союзником. Возможно, что обувь не так удобна, как всем хотелось бы, но за свободу полагается платить. Поэтому носить эти ботинки – святой долг каждого законопослушного европейца!

Рёдль согласно кивал в телевизор, а затем на последних словах чиновника, перевозбудившись, попытался встать и громко зааплодировать. Но именно в момент наивысшего восторга резкая боль пронзила ноги, и Клаус Рёдль со всей своей врождённой немецкой выносливостью успел пару раз хлопнуть в ладоши и тут же со стоном повалился назад на диван.

Ноги горели так, будто их опустили в кипящее масло. Но Клаус Рёдль терпел. Он не спал ночами и страдал, корчась под одеялом от невыносимых мук. Выходя на улицу, он хромал, шаркал, изгибал колени, но не скидывал дьявольскую обувку. Тем не менее, даже у врождённой немецкой воли есть предел.

Однажды вечером вернувшись домой и понимая, что собирается совершить преступление, Рёдль выпил для храбрости шнапсу и с ненавистью посмотрел на свои ботинки. С остервенением дёргая шнурки, он освобождал себя от казённой обуви, и когда первый ботинок раскрылся, оказалось, что внутри него ноги не было. Предчувствуя недоброе, Рёдль расшнуровал второй ботинок. Тот тоже оказался пуст. Несчастный немец со всей своей врождённой немецкой скрупулёзностью изучил внутренности ботинок, но кроме надписи «Свобода» на стельке ничего не нашёл. В недоумении и страхе он вырвал стельку, ещё надеясь найти там свои конечности, но обнаружил лишь новую надпись, гласившую: «Сделано в США». Рёдль пришёл в бешенство. В отчаянии он раскромсал основную стельку и, добравшись до пластикового основания, испытал полное опустошение. Ног нигде не было.

Клаус Рёдль безразлично посмотрел на надпись «Русофобия» на дне клоунских ботинок и натянул их обратно. Ведь завтра ему со всей врождённой немецкой пунктуальностью надо было в чём-то идти на работу.

ВСТРЕЧА

– Генка, ты?!
– Максим?

Старые приятели, раскинув руки, стояли друг против друга и не верили своим глазам.

– А ты сильно изменился, старина, – заметил Максим, невысокий светловолосый молодой человек, скуластый, с чуть болезненным видом и белёсыми ресницами.
– Да и ты, – не отводя взгляд, сказал Генка, неуклюжий брюнет с небритым мрачным лицом и припухшими веками. – Я и не понял, кто меня зовёт. Испугался даже.
– Почему?
– Да так… – пожал плечами Генка.

Приятели, похоже, хотели обняться, но, рассмотрев друг друга повнимательнее, почему-то не стали. В самом деле, наверно, это выглядело бы странно и нелепо.

– А ты всё, вернулся? – спросил Генка.
– Да, старина, всё, – с улыбкой почёсывая бровь, сообщил Максим. – Домой, – и, помолчав, прибавил. – Так ты тоже вроде уезжал?
– Уезжал, было дело.
– И тоже назад? Надолго?

Генка покачал головой.

– Посмотрим…
– Слушай, пойдём где-нибудь посидим, – предложил Максим, посмотрев в тёмное вечернее небо, откуда падал мелкий колючий снег.
– Ну, пойдём, – согласился Генка.

Недолгую дорогу до кафе приятели шли молча. Максим чуть прихрамывал и осторожно, с каким-то ребяческим любопытством, посматривал на спутника. Тот тоже косился в ответ, но только часто моргая, опускал взгляд, словно чего-то стыдясь.
На столике в кафе появилась водка, пиво, среднего вкуса суп, салат, селёдка, шашлыки.

– Значит, ты меня испугался, – закусывая, напомнил Максим.
– Лицо у тебя стало какое-то… – не мог подобрать слова Генка.
– Жёсткое?
– Да нет. Другое просто. Я тебя не таким запомнил.
– Время, старина, оно всё меняет.
– Нет, это не время, – упрямо возразил Генка. – Сколько прошло? Два года? Разве это время по человеческим меркам? Это война, Макс. Она всех меняет.
– Ну ты-то на войне вроде не был, – усмехнулся Максим.
– Я так думаю, – начал Генка, делая глоток пива, – что война – катализатор. С одной стороны, она как будто замедляет время и одновременно ускоряет его. За день столько событий может произойти, что иной год этому позавидует. Всё летит куда-то, меняется. А смотришь назад, и именно потому, что произошло много всего, кажется, что вечность миновала. Странно, парадокс...

Максим задумался на минуту и сказал:

– Ну если ты про войну начал, то я думаю иначе, старина. Ты про время, а мы же с тобой про нас, про людей. Для войны одно время, для людей другое. Мне кажется, что война не катализатор. Война, она кожу сдирает. Оголяет нервы, делает всё острее. Поэтому она для всех катастрофа. Для тех, кто на фронте, и кто в тылу. Над всеми власть имеет. Это же экстремальная ситуация. Вот ты не был на войне, а поменялся. И люди, которые до этого спокойно жили, открываются. Они уже не в силах контролировать себя, играть привычные роли. Всё настоящее нутро проявляется. Как есть.
– Ты хочешь сказать, – горько ухмыльнулся Генка, – что я всегда был тем, кем стал?
– Ну, некоторые и с ума сходят, а кто и по два раза, – улыбнулся Максим, а затем спросил так, будто желая, чтобы приятель проговорил вслух то, о чём он и без того догадывался. – А кем ты стал?
– Калекой, – после долго молчания признался Генка.
– Ну, тут ты не одинок, старина, – возразил Максим и подмигнул. – Видел же, что я на правую ногу хромаю.
– Знаешь, иногда жить не хочется…
– Что, не понравилась Европа? – без иронии спросил Максим.
– Да всё как-то так... Я часто думаю, а что, если бы я не поехал тогда никуда и не испугался, а остался.
– Послушай, старина, так я тоже уехал, – успокоил приятеля Максим и усмехнулся. – Поэтому мы оба с тобой вроде как добровольцы считаемся.
– Да, только уехали мы в разные места и звания у нас разные. Ты кто теперь? Наверно, лейтенант? – Генка на минуту замолчал. – А я – небинарная личность…

Приятели, чуть покачиваясь, шли по пустой заснеженной улице. Снег продолжал падать и тревожно блестеть в свете уличных фонарей. Вдруг Генка остановился.

– А ногу твою починят, – сказал он. – Будь уверен. А вот меня…

Он махнул рукой, и приятели пошли дальше, понимая, что не увидятся, скорее всего, больше уже никогда. Между ними не осталось ничего общего.

ЛУКОМОРЬЕ

В кабинете перед широкоплечим майором Службы безопасности Украины со зверской гримасой, которую он строил в молодости для устрашения, и с тех пор навсегда застывшей на его лице, стояли два невзрачных гражданина. Один небритый, низкого роста, в затасканном костюме и разбитых ботинках. Второй чуть повыше, с вытянутой физиономией, в спортивных штанах и кроссовках на босу ногу.
Майор СБУ с грохотом выдвинул ящик стола и положил перед ними узкий листок бумаги.

– Это повестка на фронт, – холодно сообщил он. – Фамилия ещё не вписана, но она появится, как только мы выясним, кто из вас слил в интернет кадры прилёта российской ракеты по железнодорожному узлу «Гаднюки».

Задержанные пугливо переглянулись.

– Мне известно, что в момент ракетной атаки вы поблизости распивали водку, – продолжал майор. – Поэтому того, кто расскажет правду о своём товарище, ставшим пособником врага, ждёт лишь похмелье. Изменника же ждёт… – майор зловеще развёл руками. – Начнём с тебя, Бузаев.
– Пан майор, пан майор, – затараторил Бузаев, тот самый, в поношенном костюме. – Я ни при чём! Я и интернетом-то пользуюсь с горем пополам. Куда мне…
– Бузаев! – рявкнул майор и ударил кулаком по столу. – Ты тупой? Меня не интересует, что вы хотите рассказать о себе. И так понятно, что себя вы оправдаете! Мне нужно, чтобы вы рассказали про своего дружка. Попробуй ты, Черноух!

Черноух часто задышал и нервно, как школьник, принялся дёргать себя за штанину.

– Это он! – выпалил Черноух, указывая на собутыльника. – Да-да, пан начальник, это он! Точно вам говорю! Я видел, как он снимал!
– Уже лучше, – кивнул туполобой головой майор.
– Ты врёшь! – тонким голоском запищал Бузаев, вытягивая шею и сверкая глазами на предателя. – Пан майор, врёт он всё! Кому вы верите? Да у него бабка под Смоленском живёт! Кому снимать, как не ему?!
– Какая ещё бабка? – взвизгнул Черноух.
– Твоя, твоя бабка! – щетинился Бузаев.
– Хорошо, – одобрительно закивал майор, подтягивая к себе повестку.
– Пан начальник, не слушайте его! – Черноух весь затрясся. – Нет у меня никакой бабки. Вы лучше спросите у зрадника, как он в 14-ом году в Крыму отдыхал и на Новый год салат "Оливье" лопал? А? Отвечай пану начальнику!
– Ах ты, мразь пропитая! – зашипел Бузаев. – Выдумал на ходу и лжёшь пану майору! – он подскочил к столу. – Не слушайте его, он – алкоголик! Он всё, что угодно скажет, лишь бы на фронт не ехать!

Майор снял с ручки колпачок, а Бузаев закусил губу и начал что-то соображать.

– Знаю, пан майор! – крикнул он. – Есть доказательства, что этот… ууу, шпион! – Бузаев погрозил кулаком бывшему приятелю. – У него странички в российских соцсетях есть. Вы проверьте! Вот через эти соцсети он запись и слил!
– А у тебя будто нет?! – хватая за лацканы пиджака, затряс Бузаева Черноух. – Ты же сам у меня там в друзьях, чучело! Если уж на фронт отправлять, то только его! Зрадник!

Между собутыльниками последовала безобразная потасовка, которая сопровождалась катанием по полу, визгами и глухими ударами. В какой-то момент Черноух стал брать верх и казалось, что злосчастная повестка скоро обретёт своего адресата, как Бузаев вдруг замер и перестал сопротивляться. Майор даже приподнялся, чтобы поглядеть, не убился ли он, но Бузаев как-то ловко отпихнул противника и, тяжело дыша, вскочил.

– Пан майор! – обратился он. – А ведь он Пушкина помнит! Наизусть!
– Пушкина? – переспросил майор.
– Да! И не только! И Булгакова он читал, и Достоевского, и Чехова. Вы попросите его «Лукоморье» рассказать! Он расскажет! Без запинки! И кто после этого русский шпион? А?
– Да я в школе Пушкина учил! – закричал Черноух, бледнея.
– А ну читай! – грозно потребовал майор.
– Да я… – пробормотала Черноух.
– Читай, говорю, или застрелю!

Бузаев стоял на крыльце управления и, хлопая круглыми от страха глазами, наблюдал, как крепкие мужчины в камуфляже запихивают скрученного Черноуха в автомобиль. Тут же дверь открылась и на крыльцо вышел майор. У Бузаева затряслись колени. А майор, закуривая, сказал:

– А ведь я знаю, что это ты снимал.

Бузаев поднял испуганные глаза.

– Дурак. Пушкин-то пострашнее любого прилёта будет.

КОНЕЦ

Как только Воронин соскочил со звенящего трамвая, перед ним совершенно некстати возник молодой человек с чёрными кудрями со смартфоном в руках, который он, судя по всему, только что просматривал. За спиной у незнакомца висел туристический рюкзак.

– Скажите, пожалуйста, – обратился он к Воронину с акцентом, – где в этом здании находится хостел?

Воронин угрюмо посмотрел сперва на иностранца, затем на пятиэтажный дом середины XX века с редкой лепниной и, не раздумывая, вытянул руку в противоположном направлении.

– Туда! – сказал он.
– Спасибо, – поблагодарил турист.

Он было уже направился в указанную сторону, как заметил, что Воронин начал судорожно что-то чиркать в записной книжечке.

– Что вы делаете? – спросил турист с некоторой тревогой. – Пишите, с кем имели контакт во время войны?
– При чём тут контакт?! – расстроился Воронин. – Записываю, что я наврал вам, чтобы не забыть. Молодые помнят, что врут, а мне уже за 60. Могу запамятовать.
– Так вы мне наврали? – удивился иностранец.
– Конечно! – не меньше удивился Воронин.
– Зачем?
– Давно в Украине? – прищурился Воронин.
– Первый день.
– Ясно! – воскликнул Воронин и пошёл по улице.

Турист постоял недолго в недоумении, а затем кинулся вслед за Ворониным.

– Я приехал, – заговорил он, догоняя украинца, – потому что хочу увидеть всё своими глазами…
– Да-да, – заворчал Воронин, перебивая. – Слышали, – затем он резко остановился и зашептал: – Здесь все врут! Необходимость, понимаете?
– Не понимаю, – закачал головой иностранец.

Воронин от досады всплеснул руками.

– Врать – святая обязанность каждого гражданина, – пояснил он и поспешил дальше.

Иностранец не отставал, а Воронин с одышкой говорил:

– Распоряжение властей! Мы должны врать всем и обо всём. Жёнам, детям, на работе, в отпуске. Даже в мелочах. Спросят, который час, отвечая, надо соврать. Или придёшь к доктору, а когда он поинтересуется, что болит, надо непременно указать не на то место. Но и он не промах. Соврёт, зараза, что вылечил! На горько говорим сладко, на холодно – тепло и так далее. Примеров масса. Я вот на трамвай шестой номер сел, а он ехал по десятому маршруту. Обманули? Обманули! Сегодня говорим так, завтра эдак. Черти завидуют! Вот вы у меня…

Воронин достал книжечку и принялся пересчитывать.

– Пятый только за последний час, – сообщил он с гордостью и, подняв палец, прибавил. – Главное, не забыть, где врал, потому что потом нечаянно можешь сказать правду. Тогда всё – конец!
– Конец? – нахмурил брови иностранец.
– Русские ударят!

В эту минуту они вышли на перекрёсток.

– Вам куда? – спросил Воронин. – Мне направо, – и тут же сделал в книжечке запись.
– Как русские ударят? – удивился турист.
– Обыкновенно! Ракетой! – возмутился непониманию такой простой вещи Воронин, но, взглянув на растерянное лицо туриста, продолжил. – От лжи, особенно если её много, в воздух поднимается туман, дым такой, смрадный и густой. Не в курсе? А говорят у вас наука продвинутая. Вот он нас от русских ракет и защищает! Враг не видит куда бить! Теперь ясно?
– Чепуха! – воскликнул иностранец. – Кто вам это сказал?
– Как война началась, так власть во всём и призналась! До этого нам говорили, что Украина – государство, что оно свободно, независимо, демократично. Что коррупции у нас нет. Что мы самый счастливый народ на свете. Оказалось, что это враньё для нашей пользы провозглашалось!
– Ерунда! – воскликнул турист.
– Тише, тише! Поймите, у нашего государства против агрессии, кроме лжи, ничего нет!
– Чушь собачья!
– Тише, прошу вас! Если мы не будем врать, то не выстоим!
– Бред, чепуха! – закричал иностранец. – Нельзя на лжи строить государство. Это плохо, вот это и будет настоящий конец! Надо быть правдивым!
– Да тише вы, – взмолился Воронин, но было уже поздно.

Обладая каким-то звериным чутьём, он отскочил от спутника и побежал прочь. Через мгновение там, где ещё совсем недавно стоял иностранец, раздался взрыв. Это ударила ракета. У дымной воронки собрался народ:

– Опять русские ударили, да-да, русские, русские, русские!
– Да, это русская ракета! – соврал Воронин и открыл записную книжечку.

БЕЗДОМНЫЙ

– Дай, сколько не жалко! – прохрипел из сумрака безобразный бродяга, обращаясь к сидящему на скамейке комику Канючкину.
– Пошёл к чёрту! – машинально ответил юморист во тьму на русском языке и тут же спохватился: – Ты русский, ты меня знаешь?
– Знаю, знаю, – подтвердил попрошайка. – Я тут всех вас артистов знаю, кто из России удрал! – и передразнил: – «Не можем жить в воюющей стране! Мы за мир! Вна Украине нацистов нет!».

Канючкин внимательнее присмотрелся к бездомному. Тот показался ему уродливым и грязным. На давно немытом сальном лице клочьями торчала жидкая борода, а суетливые глазки были пьяными. Бродяга подошёл к скамейке и осторожно подсел на краешек со стороны, находящейся в тени, подальше от уличного фонаря. Помолчали. Канючкин, много месяцев пробавляющийся за границей без работы и без дела, успевший поглазеть на всякие достопримечательности и до тошноты наобщавшийся со всеми беглыми артистами из России, показался бродяге подходящим субъектом для избавления от скуки.

– Бедствуешь, значит? – безразлично спросил комик.
– Как и ты, – недобро усмехнулся в ответ бродяга.
– Ну ты меня с собой не сравнивай, – возразил Канючкин. – В отличие от тебя, у меня есть дом.
– И как там?
– Где?
– Дома.

Канючкин самодовольно усмехнулся.

– В моём доме в Испании, – иронично поглядывая на бродягу, сообщил комик, – хорошо, тепло...
– Забрался я раз в один дом, – тут же подхватил оборванец, потирая грязные руки и не поворачиваясь лицом к собеседнику. – Зима лютая стояла, а в доме жарко и уютно. Отопление не отключили, да ещё, хе-хе, гирлянды новогодние повесили...
– И что? – спросил комик.
– Ничего. Переночевал и был таков... Так как там? – повторил свой странный вопрос бродяга.
– Где? – начал сердиться комик.
– Дома!
– В Израиле? Там квартира! Небольшая. Но тоже доволен. Море близко…
– Залез я однажды в дом на берегу моря, – противно захихикал бродяга, – неделю там жил. Покупался, помылся...

На скамейке наступило короткое молчание. Вечерние сумерки сгущались и прохожих становилось всё меньше и меньше.

– На что ты намекаешь? – вдруг с подозрением поинтересовался Канючкин.
– Ни на что, – равнодушно ответил бродяга. – Так всё же, как там?
– Где?! – крикнул комик.
– У тебя дома, – спокойно повторил бездомный.
– Где? В России? Ты про Россию спрашиваешь? – зашипел комик от злобы, которая неожиданно нахлынула на него.
– Дома.
– В России плохо всё, никакой свободы слова, ничего нет, голод и мрак. Ты это хотел узнать?! – излив заученный текст, артист уставился на бродягу и почувствовал, как от того тянет нестерпимым сладковатым смрадом.
– Работал я как-то у одного русского, помогал ему по хозяйству в деревне, – захрипел бродяга. – Хорошо платил. Жил у него на террасе. Хорошо жил, не жаловался…
– А дальше?
– Удрал, – закончил оборванец и спросил: – А у тебя дома как?

Этот надоевший уже вопрос окончательно вывел Канючкина из себя, и он вскочил со скамейки.

– Что ты хочешь узнать? Про какой дом? У меня их десяток! У меня и паспортов много. Я живу, где хочу. Я – человек мира. А ты мне про дом…– и тут комик, будто окончательно что-то сообразив, оборвался.
– И я человек мира, – вдруг медленно и вкрадчиво сообщил бродяга. – И я живу, где хочу.
– Нет, нет, – закачав головой и словно испугавшись своей мысли, стал отступать Канючкин. – Это другое. Ты нищий, грязный, бездомный. А я…
– Что ты? – бродяга вдруг поднялся и подступил к артисту. – Помещения не могут быть домом, сколько их ни купи. Выходит, что разница между нами только в наличии денег.

В этот минуту Канючкину показалось, что черты бродяги, принявшие болезненное выражение, были ему знакомы.
– Я – талант. Я – комик и юморист. Я – звезда…– пробормотал артист уже совсем неуверенно.

Бродяга быстро отвернулся, а затем зловеще захихикал.

– Что, что не так? – разволновался Канючкин.

Бездомный театрально сделал шаг вперёд и оказался в свете уличного фонаря.

– А шутить я умею не хуже! – расхохотался он, показывая артисту полный рот гнилых зубов.

Канючкина охватил ужас. Он увидел, как перед ним гримасничало, кривлялось и мерзко улыбалось его собственное отвратительное лицо.

ФЛАЖКИ

– По четырём адресам и обратно, так? – спросил пассажир с иностранным акцентом, посматривая в смартфон и забираясь на заднее сиденье такси.
– Да, – подтвердил шофёр.

Иностранец захлопнул дверь, и автомобиль тронулся, давя колёсами снежную кашу. Когда аэропорт остался позади, пассажир, пребывая в хорошем настроении, спросил:

– Ну как Москва, Анатолий, шумит?
– Шумит, – отозвался таксист, сообразив, что его имя известно пассажиру из приложения.
– А настроения в народе какие? – не унимался тот.

Анатолий взглянул в зеркало заднего вида, рассматривая иностранца. Тот с любопытством глазел в окно на безрадостные зимние пейзажи с пустырями, придорожными кафе, автозаправками и прочей серой тоской. Одет он был в чёрное пальто и костюм с галстуком. Только лицо показалось невыразительным. Будто и не лицо это вовсе, а только заготовка для него.

– Настроения в народе? – переспросил водитель. – Бодрые.
– Так уж и бодрые? – засомневался безликий.
– Бодрые! – настойчиво повторил шофёр и почему-то насторожился. – А что вас интересует? По работе прилетели или страну посмотреть?
– По работе, – безразлично сообщил пассажир и чуть погодя добавил: – Революцию приехал делать.

В зеркале заднего вида глаза иностранца и водителя встретились. Анатолий за время работы таксистом успел повидать разных клиентов: пьяных, странных, нёсших чёрт знает что. Был даже психически больной, который на ходу пытался выпрыгнуть наружу. Поэтому удивить его было сложно. Но это заявление иностранца, такое простое и нелепое, Анатолия напугало.

– Какую революцию? – спросил он, а про себя прикинул, как теперь с этим чудаком поступить. В полицию? На пост сдать?
– Обыкновенную, политическую. Вот подопечных объеду, инструкции дам, по финансам договоримся и назад домой полечу. А вас расспрашиваю, чтобы про настроения в народе узнать. Но раз бодрое…

Разговор прервался. По первому адресу на окраине города нашлась панельная пятиэтажка. Иностранец быстро сбегал в полуподвал и, вернувшись, потирая руки, сказал:

– Ну с левыми договорился, теперь к правым поедем!
– Каким правым? – испуганно осведомился таксист.
– Небольшая правая партия. Тут была маленькая, но гордая, левая, а теперь правая будет!
– Так они что же…
– Да! – заверил иностранец. – Согласны. Есть нюансы, но они решаемы.

Место по второму адресу мало чем отличалось от первого. Иностранец также спустился в цокольный этаж, пробыл там минут пятнадцать и вернулся.

– И эти согласны на революцию? – подозрительно спросил Анатолий.
– Согласны, а как же! Все согласны! Поедемте! Сейчас будет самая любимая моя партия, угадаете какая?
– Небось, либеральная?
– Точно! – рассмеялся куратор. – Поэтому, подай газу, шеф!

Здание, к которому подъехали, располагалось ближе к центру и выглядело солидно – новое, современное, с множеством офисов, сдаваемых в аренду. На этот раз переговоры продлились ещё меньше.

– Только о деньгах и думают! – пояснил пассажир. – Но деньги для нас – тьфу! Быстро уломал.
– А что за четвёртая партия? – поинтересовался таксист.
– Готов спорить, что не угадаете!

Анатолий перечислил все известные ему политические направления, но всё было мимо. С этой викториной они приехали к неприметному зданию, стоящему в переулке в центре. Иностранец исчез надолго, а когда вернулся скомандовал:

– Всё! Теперь в аэропорт!

Когда такси выбралось на шоссе пассажир ответил на вопрос, не дающий покоя шофёру:

– Последними были так называемые патриоты. Да-да, не удивляйтесь. И они согласны! Пока спецслужбы следят за идеями, мы, умные, следим за людским нутром. Если человек радикал-революционер, ему без разницы под каким флажком выступать. Такие легко переходят из правых в левые, из либералов в патриоты. Потому что нутро для них важнее идей. Его не скрыть и не унять. Оно ищет выход там, где это сейчас возможно. Вот с ними мы и работаем. А уж какой флажок они поднимут – дело не наше.

Автомобиль вдруг начал резко сбавлять ход и затормозил. Анатолий выскочил наружу и, указывая на свою машину, бросился к полицейскому инспектору. Когда он и страж порядка подбежали к такси, на пассажирском сидении никого уже не было.

ПРОВАЛ МАШИНЫ ШПОРОВА

– Ну что, провалились? – заходя в офис, спросил Клюев, приземистый, плотный, лысый мужчина с широким лицом и маленьким носом.

В помещении стояла могильная тишина. Полумрак жался к стенам и расползался по углам, заливая собой пустые места сотрудников. Мониторы и компьютеры были мертвы. Приехавший в поздний час заместитель очутился в мрачной атмосфере. Только одно рабочее место было освещено сиротливой лампой, горящей под потолком. Под ней сидел нескладный небритый человек с вьющимися волосами пепельного цвета, в белой футболке и серой застиранной толстовке. Судя по тому, что перед ним стояла полупустая бутылка коньяка и кружка, больше подходившая для кофе, человек активно напивался.

– Лучин, что молчишь? – по старой студенческой традиции Клюев обратился к человеку по фамилии.
– Провалились, – лениво поворачивая голову, подтвердил Лучин.

Клюев вздохнул, взял пластиковый стаканчик у кулера и, пододвинув стул, подсел к Лучину. На столе он увидел бейджик с фамилией хозяина места – Пашкин. Клюев такого не помнил.

– Нальёшь? – спросил заместитель.

Лучин взял бутылку и налил коньяк. Клюев придержал стаканчик, чтобы тот не опрокинулся. И, выпив, спросил:

– Ну, рассказывай, что пошло не так?
– Министерство обороны выкатило на полигон какой-то ржавый танк, а наша Машина его за противника не признала!
– То есть как не признала? Мы же проводили тесты, нейросеть Машины отлично работала по врагу!
– Наши тесты – туфта! – Лучин вскочил с места и, пошатываясь, заходил вдоль необитаемых столов. – Тесты проводились виртуально! Противник у нас был страшен и вооружён, и Машина чувствовала исходящую от него угрозу. А какой вред ей может нанести ржавая консервная банка?
– Постой, постой! – нахмурился Клюев. – При чём тут угроза? Искусственный интеллект должен выполнять приказы.
– Верно, – усмехнулся Лучин. – Это и было одним из условий Минобороны.
– Так что же… Почему… – разводя руки, запнулся Клюев.

Лучин бросился к стене, на которой висел большой графический портрет.

– Он, – указал Лучин на изображение мужчины в твидовой шляпе, – задумывая свою Машину, и представить не мог, что мы, жалкие последователи, решим использовать её как оружие. Он придумал её для творчества, книг, рисунков...
– Но у американцев нейросети успешно участвуют в боях, – возразил Клюев. – Чем мы хуже?

Лучин подошёл к столу и налил в кружку коньяк. Выпили. Заместитель молча ждал, когда его начальник вновь заговорит.

– Беда в том, что мы – не они, – закашлявшись после выпитого, произнёс Лучин.

Клюев как будто стал что-то соображать.

– Ты хочешь сказать…? Чёрт! А я тебе говорил, я ведь предупреждал! – вскричал заместитель и, вскочив с места, в отчаянии провёл рукой по лысой голове.
– Да, Витя, да, – кивая, согласился Лучин. – Ты думал о России и её народе лучше меня. Когда я настоял, чтобы Машина Шпорова обучалась только на российском сегменте сети, мне казалось, что она будет свирепой, циничной и даже жестокой! Я полагал, что злобы и ненависти, которые выплёскивают люди, хватит, чтобы, направив их на врага, уничтожить его.
– Но в нашей сети, кроме дураков и уродов, – горестно подхватил Клюев, – есть ещё писатели, поэты… Да и народ в большинстве своём – проклятый гуманист! А ведь я знал, знал!

Лучин сел за стол.

– Я думал, что добро выветрилось из нашего человека, – продолжил он. – В то время, когда американский искусственный интеллект без раздумий расстреливает хоть гражданского, хоть сдающегося только потому, что получил приказ об уничтожении цели, наш искусственный интеллект простых путей не ищет.

Коллеги замолчали.

– И чем кончились испытания? – спросил наконец Клюев.
– Хочешь знать? Приоритетным вариантом Машина выдала переговоры с противником с целю его сдачи в плен.
– Серьёзно?
– Вполне. Она посчитала, что незачем длить насилие, когда с поверженным врагом можно договориться.

Клюев долго смотрел на Лучина, а затем громко и раскатисто рассмеялся.

– Россия, Россия! – воскликнул он. – Ладно, пойдём. В народ, обеспечивший нам провал испытаний...

И коллеги покинули офис, оставив на чужом столе пустую бутылку из-под коньяка.