В новогодней закупке, выйдя из состояния бесконечного бега по колесу сансары, обнаружил себя практически в копипасте, которую постил уже сюда пять (сколько??) лет назад, но продублирую, пожалуй.
Не в Хэллоуин в прекрасной нашей Родине духи мертвых выходят из могил, а в Новый год. Зла в них нет, но присутствует та зловещая иррациональность, которая вдруг бросает неглупую, очень занятую городскую женщину около сорока к плите вечером 30 декабря. И пусть думает, глупышка, что в новогоднюю ночь с ней только муж и дети, и парочка близких друзей, но на самом деле в гостиной будет не протолкнуться. Зачем ты, женщина, ставишь на плиту пятилитровую кастрюлю с картошкой на оливье? Кто сожрет столько оливье? Ты? Твой муж? Да вы не помните, когда последний раз чипсы ели, весь год на рисе и курятине, салатике из огурца и сельдерея! Какой оливье, опомнись! Но это ведь мертвая прабабушка, Полина Дормидонтовна, стоит у тебя за плечом и шепчет: еще клади, милая, еще картошки, много картошки – хорошо, люблю картошечку! Этот шепот вводит в транс, за ним – голод, мрак, война. Дай же прабабушке картошечки, не жалей ее, пятьдесят рублей килограмм стоит, не семнадцатый, чай, год. А что ж, думает женщина, только оливье и селедка под шубой из азбуки вкуса?.. Качают мертвыми головами предки, озадаченные таким неласковым приемом. И пробивается сквозь толпу, занявшую всю кухню, прабабушка с другой стороны, Цицилия Иосифовна, сгинувшая в лагере. Может, курочки? – спрашивает тихо. Да почему же и нет?! – бедная женщина бросается в инстаграм*, прямо в омут видеоблогов кавказских жен, которые меньше, чем на тридцать человек, в принципе не готовят. И пожалуйста вам, Цицилия Иосифовна! Гуся не желаете, а? Или утку в апельсиновой глазури с карамелизированным яблоком джанаголд в попке? После оливье-то как пойдет! И картошечки к ней! – намекает осмелевшая уже Полина Дормидонтовна. Коварен инстаграм*, ведь сразу за уткой и джанаголдом от Мадины-нальчик следует полуметровой высоты наполеон, с любовью приготовленный мамой Этери: всех с наступающим, девочки, делайте, не пожалеете, а мне не забудьте подарить сердечко! Ох, наполеончика бы… - вздыхает дедушкин братик, умерший в блокаду. А как не накормить ребенка?! Как не броситься в круглосуточный магазин за килограммом масла, чтобы щедро приготовить, от души, чтобы в полтретьего ночи внести наполеончик в комнату к счастливцам, уже отведавшим оливье, селедку под шубой и утку от Мадины? Ну, а дальше все – беспамятство, темная ночь, петушиные крики. Тарталетки с муссом из красной рыбы и сливочного сыра! Язык! Хрен! Икра, как можно было забыть! И вот когда икра, расталкивает, наконец, всех этих обжорок прадедушка с Дона. Рубанув рукой горячий от утки воздух, сообщает: водки! Нету водки! – в ужасе понимает женщина. Нету водки, последний раз водку-то в шестнадцать пила, в подъезде, с кокаколой. Но старик крепок, он не пойдет на ламбруско и шардоне со льдом, это женщине совершенно понятно, и она хватает телефон, звонит мужу и говорит: знаешь, я тут подумала, надо все-таки водки купить. А муж, что пробивается по пробкам из Ашана, и в машине у него расположились тетя из Элисты, дедушка-поляк и двоюродный дядя Рубен, добродушно ей говорит: а я купил, знаешь… вот как будто торкнуло что-то у витрины с водкой, две бутылки взял, всем хватит!
В новогодней закупке, выйдя из состояния бесконечного бега по колесу сансары, обнаружил себя практически в копипасте, которую постил уже сюда пять (сколько??) лет назад, но продублирую, пожалуй.
Не в Хэллоуин в прекрасной нашей Родине духи мертвых выходят из могил, а в Новый год. Зла в них нет, но присутствует та зловещая иррациональность, которая вдруг бросает неглупую, очень занятую городскую женщину около сорока к плите вечером 30 декабря. И пусть думает, глупышка, что в новогоднюю ночь с ней только муж и дети, и парочка близких друзей, но на самом деле в гостиной будет не протолкнуться. Зачем ты, женщина, ставишь на плиту пятилитровую кастрюлю с картошкой на оливье? Кто сожрет столько оливье? Ты? Твой муж? Да вы не помните, когда последний раз чипсы ели, весь год на рисе и курятине, салатике из огурца и сельдерея! Какой оливье, опомнись! Но это ведь мертвая прабабушка, Полина Дормидонтовна, стоит у тебя за плечом и шепчет: еще клади, милая, еще картошки, много картошки – хорошо, люблю картошечку! Этот шепот вводит в транс, за ним – голод, мрак, война. Дай же прабабушке картошечки, не жалей ее, пятьдесят рублей килограмм стоит, не семнадцатый, чай, год. А что ж, думает женщина, только оливье и селедка под шубой из азбуки вкуса?.. Качают мертвыми головами предки, озадаченные таким неласковым приемом. И пробивается сквозь толпу, занявшую всю кухню, прабабушка с другой стороны, Цицилия Иосифовна, сгинувшая в лагере. Может, курочки? – спрашивает тихо. Да почему же и нет?! – бедная женщина бросается в инстаграм*, прямо в омут видеоблогов кавказских жен, которые меньше, чем на тридцать человек, в принципе не готовят. И пожалуйста вам, Цицилия Иосифовна! Гуся не желаете, а? Или утку в апельсиновой глазури с карамелизированным яблоком джанаголд в попке? После оливье-то как пойдет! И картошечки к ней! – намекает осмелевшая уже Полина Дормидонтовна. Коварен инстаграм*, ведь сразу за уткой и джанаголдом от Мадины-нальчик следует полуметровой высоты наполеон, с любовью приготовленный мамой Этери: всех с наступающим, девочки, делайте, не пожалеете, а мне не забудьте подарить сердечко! Ох, наполеончика бы… - вздыхает дедушкин братик, умерший в блокаду. А как не накормить ребенка?! Как не броситься в круглосуточный магазин за килограммом масла, чтобы щедро приготовить, от души, чтобы в полтретьего ночи внести наполеончик в комнату к счастливцам, уже отведавшим оливье, селедку под шубой и утку от Мадины? Ну, а дальше все – беспамятство, темная ночь, петушиные крики. Тарталетки с муссом из красной рыбы и сливочного сыра! Язык! Хрен! Икра, как можно было забыть! И вот когда икра, расталкивает, наконец, всех этих обжорок прадедушка с Дона. Рубанув рукой горячий от утки воздух, сообщает: водки! Нету водки! – в ужасе понимает женщина. Нету водки, последний раз водку-то в шестнадцать пила, в подъезде, с кокаколой. Но старик крепок, он не пойдет на ламбруско и шардоне со льдом, это женщине совершенно понятно, и она хватает телефон, звонит мужу и говорит: знаешь, я тут подумала, надо все-таки водки купить. А муж, что пробивается по пробкам из Ашана, и в машине у него расположились тетя из Элисты, дедушка-поляк и двоюродный дядя Рубен, добродушно ей говорит: а я купил, знаешь… вот как будто торкнуло что-то у витрины с водкой, две бутылки взял, всем хватит!
