Самое страшное сочетание это доступность мировой литературы при закрытых границах. Не всякой. Оно сделало из пионера смутьяна. Я возненавидел совок из-за Ремарка. Не, не из-за похожести социализма на национал-социализм, они риторически были как раз совсем непохожи. А из-за "Жизнь взаймы". И из-за описания дороги из Швейцарии в Монако. Тем паче оно всё моё, родное. Я читал "Жизнь взаймы" в двенадцать, в 1978, под вставленный в Легенду 401 Love for Sale Boney M. Не потому что похоже, а потому что так вышло. Конкретно под Belfast. И физически ощущал себя запертым в тюрьме. Мой двенадцатилетний мозг уже мог ощущать несвободу. Но не мог понять зачем она. Мне претило само сознание того, что другие люди могут просто взять и поехать куда они хотят, и ни у кого не спрашивать позволения на это. Просто взять и поехать. Я это ощущение запертости помню по сию пору. Оно омерзительно на уровне физиологии. На уровне пенопластом по стеклу. Если бы не Ремарк, не Хемингуэй, не Фолкнер, не Киплинг и не Даррелл, вероятно оно бы таким сильным не было. Это неприятие. Я бы просто в таком возрасте об этом не задумывался. Но я задумался. И после этого долгих одиннадцать лет с этим ощущением жил. В представляете что такое одиннадцать лет для двенадцатилетнего ребёнка? Это вся жизнь. И когда в восемьдесят девятом я вышел из аэропорта в Завентеме, сел в заботливо оставленный мне другом моего папы дядей Мишелем на парковке восьмидесятый Ауди, с ключами на левом колесе, и покатил по маршруту Брюссель-Люксембург-Берн-Женева-Гренобль-Монако за паспортом, то я ощутил себя человеком которому дали пожизненное, но вдруг случайно выпустили по амнистии. Я проезжал мимо табличек с названиями городов, про которые я до того читал только в книжках и был совершенно уверен, что никогда их живьём не увижу. И это был такой кайф, описать который я наверное никогда не смогу.
Даже сейчас, проезжая мимо всех этих названий уже наверное в тысячный раз, у меня в памяти всплывает та же "Жизнь взаймы" и тот же "Белфаст".
>>Click here to continue<<