Каждый год в эти дни я обязательно публикую один и тот же текст моей мамы, Ирины Моргулес. Впервые он был опубликован 12 лет назад, 5 мая 2012 года, в "Южноуральской панораме".
Но совершенно не потерял, а, наверное, даже усилился в своей актуальности. Это рассказ и о конкретном доме в центре Челябинска, том самом, по пр. Ленина 61, который кривым капремонтом и сносом балконов едва не уничтожили. И о том, как и чем жил наш город и его жители в годы страшной войны.
Читайте.
Намоленное место
Пол бы кафельный. Из мелких квадратиков, где-то пять на пять сантиметров или чуть больше. Щербатый, понятно. Стены в обоях, таких, какие потом я видела в пассажирских вагонах старого, еще «догедеэровского» типа: с выпуклым полосатым узором. Все в мрачных желтовато-грязноватых тонах…
Говорят, детской памяти доверять нельзя. Ну, действительно, к этому магазину для отоваривания карточек нас прикрепили сразу после эвакуации, то есть в сорок первом году. Мне два года было. Конечно, ничего я тогда осознать не могла. Но война тянулась и тянулась, а в четыре-пять лет уже многое понимаешь — память, как губка, все впитывает.
Тем более, это ведь не магазин в его нынешнем понимании: вошел, повертелся у прилавка, купил и ушел. Чтобы отоварить карточки, очередь надо было занимать с вечера. Осенью, зимой, весной, да и вообще в холод, дождь, снег очередников пускали на ночь в помещение магазина. Кто войдет, тот утром дождется часа, когда привезут хлеб и еще что-то, в относительном тепле. С собой брали одеяла или что-то теплое.
Почти половину очереди составляли дети. Маленьких брали с собой взрослые (а куда их деть?), те, что постарше, боролись за место у прилавка самостоятельно.
Спали на полу, тесно прижавшись друг к другу, все-таки теплее. Пока не засыпали и по утрам, когда не спится, разговаривали, иногда пели. И что-то вроде детской самодеятельности было, просили стихи почитать и потанцевать…
Меня брала с собой бабушка. Мама нанималась по ночам караулить картошку, что привозили на Элеваторный рынок, крестьяне за это расплачивались несколькими картофелинами.
Потом шла на работу.
Что удавалось «выстоять»? Помню хлеб, особенно пеклеванный. Он считался лакомством, хотя и горчил. Но был белым с ярким желтоватым отливом. Помню как вместо молока на талон выдали мороженое из обрата на сахарине. Принесли его домой, выложили в миску, а в комнате холодно, оно не тает.
Входит сосед — старик Соломон из Одессы и ахает:
— Где вы взяли столько масла?!
Надо же, он еще помнил, что когда-то было масло…
Что там еще давали, помню плохо, разве что запомнился американский яичный порошок, он цветом был точь-в-точь как приблудный кот Васька.
Помню только, что когда у бабушки где-то в конце войны или уже после нее украли карточки всей семьи на декаду, она пыталась повеситься, ее вынули из петли. Хотя уже жить вроде бы полегче было, ведь отец вернулся, вопреки полученной похоронке. Худой, контуженный, раненый, но — живой!
Карточки отменили в 1947 году. Сытнее жизнь не стала. Но однажды вдруг в этом же самом магазине «выбросили» небывалый продукт: американские кукурузные початки, длинные, бледно-желтые, молочно-восковой спелости, замороженные…
На Урале до Хрущева с его кукурузоманией понятия не имели, что это такое. Ходят, смотрят, а брать боятся.
Мы-то родом из Харькова, с Украины. Бабушка побежала, две авоськи набила, счастливая, тащит домой. Ей навстречу соседи:
— Абрамовна, что это? Как это едят?
— Просто отварить и есть с солью. А можно зерна отделить и варить кашу.
И весь наш дом по Карла Либкнехта, 20, где помещалось тогда Облстатуправление, а в нем работали и жили в коммунальных квартирах его сотрудники, в основном, женщины с детьми, настрадавшиеся за войну, бросились к магазину, и жильцы дома «Главмуки» по Красной, 48, и частный сектор — все рванули, накупили кто сколько мог. Неделю, если не больше, весь квартал вкусно благоухал, все ходили сытые, сонные от непривычной тяжести в желудках. 👇👇👇
Каждый год в эти дни я обязательно публикую один и тот же текст моей мамы, Ирины Моргулес. Впервые он был опубликован 12 лет назад, 5 мая 2012 года, в "Южноуральской панораме".
Но совершенно не потерял, а, наверное, даже усилился в своей актуальности. Это рассказ и о конкретном доме в центре Челябинска, том самом, по пр. Ленина 61, который кривым капремонтом и сносом балконов едва не уничтожили. И о том, как и чем жил наш город и его жители в годы страшной войны.
Читайте.
Намоленное место
Пол бы кафельный. Из мелких квадратиков, где-то пять на пять сантиметров или чуть больше. Щербатый, понятно. Стены в обоях, таких, какие потом я видела в пассажирских вагонах старого, еще «догедеэровского» типа: с выпуклым полосатым узором. Все в мрачных желтовато-грязноватых тонах…
Говорят, детской памяти доверять нельзя. Ну, действительно, к этому магазину для отоваривания карточек нас прикрепили сразу после эвакуации, то есть в сорок первом году. Мне два года было. Конечно, ничего я тогда осознать не могла. Но война тянулась и тянулась, а в четыре-пять лет уже многое понимаешь — память, как губка, все впитывает.
Тем более, это ведь не магазин в его нынешнем понимании: вошел, повертелся у прилавка, купил и ушел. Чтобы отоварить карточки, очередь надо было занимать с вечера. Осенью, зимой, весной, да и вообще в холод, дождь, снег очередников пускали на ночь в помещение магазина. Кто войдет, тот утром дождется часа, когда привезут хлеб и еще что-то, в относительном тепле. С собой брали одеяла или что-то теплое.
Почти половину очереди составляли дети. Маленьких брали с собой взрослые (а куда их деть?), те, что постарше, боролись за место у прилавка самостоятельно.
Спали на полу, тесно прижавшись друг к другу, все-таки теплее. Пока не засыпали и по утрам, когда не спится, разговаривали, иногда пели. И что-то вроде детской самодеятельности было, просили стихи почитать и потанцевать…
Меня брала с собой бабушка. Мама нанималась по ночам караулить картошку, что привозили на Элеваторный рынок, крестьяне за это расплачивались несколькими картофелинами.
Потом шла на работу.
Что удавалось «выстоять»? Помню хлеб, особенно пеклеванный. Он считался лакомством, хотя и горчил. Но был белым с ярким желтоватым отливом. Помню как вместо молока на талон выдали мороженое из обрата на сахарине. Принесли его домой, выложили в миску, а в комнате холодно, оно не тает.
Входит сосед — старик Соломон из Одессы и ахает:
— Где вы взяли столько масла?!
Надо же, он еще помнил, что когда-то было масло…
Что там еще давали, помню плохо, разве что запомнился американский яичный порошок, он цветом был точь-в-точь как приблудный кот Васька.
Помню только, что когда у бабушки где-то в конце войны или уже после нее украли карточки всей семьи на декаду, она пыталась повеситься, ее вынули из петли. Хотя уже жить вроде бы полегче было, ведь отец вернулся, вопреки полученной похоронке. Худой, контуженный, раненый, но — живой!
Карточки отменили в 1947 году. Сытнее жизнь не стала. Но однажды вдруг в этом же самом магазине «выбросили» небывалый продукт: американские кукурузные початки, длинные, бледно-желтые, молочно-восковой спелости, замороженные…
На Урале до Хрущева с его кукурузоманией понятия не имели, что это такое. Ходят, смотрят, а брать боятся.
Мы-то родом из Харькова, с Украины. Бабушка побежала, две авоськи набила, счастливая, тащит домой. Ей навстречу соседи:
— Абрамовна, что это? Как это едят?
— Просто отварить и есть с солью. А можно зерна отделить и варить кашу.
И весь наш дом по Карла Либкнехта, 20, где помещалось тогда Облстатуправление, а в нем работали и жили в коммунальных квартирах его сотрудники, в основном, женщины с детьми, настрадавшиеся за войну, бросились к магазину, и жильцы дома «Главмуки» по Красной, 48, и частный сектор — все рванули, накупили кто сколько мог. Неделю, если не больше, весь квартал вкусно благоухал, все ходили сытые, сонные от непривычной тяжести в желудках. 👇👇👇
