Белый выхлопной дым, который оставила после себя проехавшая мимо автобусной остановки машина, пах смесью отработанного бензина вперемешку с машинным маслом. Последний раз я чувствовал его много лет назад, с тех пор автомобили делают как-то иначе, но вот старые модели издавали такой запах всё моё детство. Так пах папин оранжевый 412 москвич, на котором в самом начале 90-х мы ездили на дачу и в пойму.
Удивительно, как давно забытый запах может сработать телепортом. Автоматически вспомнил бабушкин гараж, в который пару раз в месяц ходил с папой за картошкой. В нём иногда стоял москвич, время от времени папа чинил его. А ещё там же стоял его велосипед «Турист», тоже оранжевый. На нём было специальное, формы яйца, поворотное сидение с красным дерматином на мягком, предназначавшееся сперва для сестры, а потом для меня, когда я немного подрос, а сестра сильно выросла. На этом велике мы ездили на прогулки и «на Зелёный» — пляж на острове в Ахтубе, где я любил купаться больше всего на свете.
Я сидел на этом сиденье, держался за бараний спортивный руль и рассматривал руки отца. Он перехватывался за низ руля только тогда, когда нужно было набрать скорость. Основное время он держал руки в месте, где горизонтальная трубка руля начинает загибаться. И я очень хорошо помню как эти руки выглядели. Я помню руки своего отца в возрасте, когда ему было примерно столько же, сколько сейчас мне. Я узнаю в своих руках — его. Я смотрю на свои руки и вижу обручальное кольцо (которое отец никогда не носил), резинку для волос (которые отец состриг ещё до моего рождения) и пластырь с пиратом-попугаем, которым Варя залепила сегодня расчёсанный мною прыщ. Я не уверен, что проявлял подобную заботу к родителям, но счастлив, что Варя умеет так.
Несколько недель назад мы купили ей велосипед. Первый. Настоящий. Её. Двухколёсный. Два первых дня она боялась ездить, но преодолевала себя и ехала. С пятого дня научилась сама садиться и трогаться на нём. Со второй недели она впервые сама поехала на велике в школу. Кроме школы она катается на нём в Volkspark, ездит в магазин тратить собственные деньги на сладости. Слишком неожиданно стремительный процесс сепарации. А мы по инерции продолжаем хотеть контролировать её и обкладывать правилами. К счастью, она их благополучно нарушает. Плохо, что я так и не научился смотреть на это терпеливо и злюсь. Злюсь здесь и сейчас. Радуюсь как остыну. Вчера вновь был разговор за ужином. В этот раз пришлось немного пересказать Фуко, чтобы объяснить что вообще означают правила.
Однажды я ушёл «на Зелёный» с друзьями и ничего не сказал родителям. Мне было примерно как Варе сейчас, не многим больше. Я провёл там весь день до заката, когда меня нашла мама. Кажется, тогда я впервые увидел настоящий страх в её глазах и понял что-то важное об ответственности и последствиях наших поступков. Не помню, чтобы она ругала меня тогда, хотя возможно. Но помню как она обняла меня и отвела домой.
В этой квартире я прожил свои беззаботные розовые детство и юность. До 20 лет мы никогда никуда не переезжали, но мне всегда хотелось этого. Не потому, что мы жили впятером в двушке и я до 12 лет спал валетом с прабабушкой на одном диване. Просто мне было интересно, а что это вообще значит — переезд. Мне тогда казалось, что в этом есть какое-то таинство и что это неминуемо хорошо. Не может быть так, чтобы человек переезжал из лучшего места в худшее.
У меня был свой постоянный дом до 20 лет, когда я окончательно сепарировался и решил жить отдельно. Все мои воспоминания — об этой единственной двушке. Мне страшно, что у Вари этого нет. Я не знаю какие это повлечёт за собой последствия. Уверен, что она будет с большой теплотой вспоминать лагерь, но тем не менее переживаю всякий раз, когда нам приходится менять место жительства.
Белый выхлопной дым, который оставила после себя проехавшая мимо автобусной остановки машина, пах смесью отработанного бензина вперемешку с машинным маслом. Последний раз я чувствовал его много лет назад, с тех пор автомобили делают как-то иначе, но вот старые модели издавали такой запах всё моё детство. Так пах папин оранжевый 412 москвич, на котором в самом начале 90-х мы ездили на дачу и в пойму.
Удивительно, как давно забытый запах может сработать телепортом. Автоматически вспомнил бабушкин гараж, в который пару раз в месяц ходил с папой за картошкой. В нём иногда стоял москвич, время от времени папа чинил его. А ещё там же стоял его велосипед «Турист», тоже оранжевый. На нём было специальное, формы яйца, поворотное сидение с красным дерматином на мягком, предназначавшееся сперва для сестры, а потом для меня, когда я немного подрос, а сестра сильно выросла. На этом велике мы ездили на прогулки и «на Зелёный» — пляж на острове в Ахтубе, где я любил купаться больше всего на свете.
Я сидел на этом сиденье, держался за бараний спортивный руль и рассматривал руки отца. Он перехватывался за низ руля только тогда, когда нужно было набрать скорость. Основное время он держал руки в месте, где горизонтальная трубка руля начинает загибаться. И я очень хорошо помню как эти руки выглядели. Я помню руки своего отца в возрасте, когда ему было примерно столько же, сколько сейчас мне. Я узнаю в своих руках — его. Я смотрю на свои руки и вижу обручальное кольцо (которое отец никогда не носил), резинку для волос (которые отец состриг ещё до моего рождения) и пластырь с пиратом-попугаем, которым Варя залепила сегодня расчёсанный мною прыщ. Я не уверен, что проявлял подобную заботу к родителям, но счастлив, что Варя умеет так.
Несколько недель назад мы купили ей велосипед. Первый. Настоящий. Её. Двухколёсный. Два первых дня она боялась ездить, но преодолевала себя и ехала. С пятого дня научилась сама садиться и трогаться на нём. Со второй недели она впервые сама поехала на велике в школу. Кроме школы она катается на нём в Volkspark, ездит в магазин тратить собственные деньги на сладости. Слишком неожиданно стремительный процесс сепарации. А мы по инерции продолжаем хотеть контролировать её и обкладывать правилами. К счастью, она их благополучно нарушает. Плохо, что я так и не научился смотреть на это терпеливо и злюсь. Злюсь здесь и сейчас. Радуюсь как остыну. Вчера вновь был разговор за ужином. В этот раз пришлось немного пересказать Фуко, чтобы объяснить что вообще означают правила.
Однажды я ушёл «на Зелёный» с друзьями и ничего не сказал родителям. Мне было примерно как Варе сейчас, не многим больше. Я провёл там весь день до заката, когда меня нашла мама. Кажется, тогда я впервые увидел настоящий страх в её глазах и понял что-то важное об ответственности и последствиях наших поступков. Не помню, чтобы она ругала меня тогда, хотя возможно. Но помню как она обняла меня и отвела домой.
В этой квартире я прожил свои беззаботные розовые детство и юность. До 20 лет мы никогда никуда не переезжали, но мне всегда хотелось этого. Не потому, что мы жили впятером в двушке и я до 12 лет спал валетом с прабабушкой на одном диване. Просто мне было интересно, а что это вообще значит — переезд. Мне тогда казалось, что в этом есть какое-то таинство и что это неминуемо хорошо. Не может быть так, чтобы человек переезжал из лучшего места в худшее.
У меня был свой постоянный дом до 20 лет, когда я окончательно сепарировался и решил жить отдельно. Все мои воспоминания — об этой единственной двушке. Мне страшно, что у Вари этого нет. Я не знаю какие это повлечёт за собой последствия. Уверен, что она будет с большой теплотой вспоминать лагерь, но тем не менее переживаю всякий раз, когда нам приходится менять место жительства.
