Для философского кружка (тм) (это уже постоянная рубрика — я читаю то, что иначе бы читать не стала) перечитывала «Банальность зла» Ханны Арендт. Первый раз я её читала в универе — мы тогда посмотрели фильм про человека в стеклянном ящике с А. Архангельским на журфаке Вышки, и тема работы с исторической памятью и политика памяти надолго меня увлекла (я успела написать курсовую и диплом о репрезентации истории на российском телевидении, а потом еще одну, магистерскую — о том, как менялись версии истории, представленные через архитектуру, на примере проекта по «обновлению» ВДНХ, до сих пор одна из моих любимых тем. Но потом я все же сорвалась и ускакала писать про гендерную репрезентацию в видеоиграх, только меня и видели).
Но мы отвлеклись. Перечитав «Банальность зла» сегодня, я поразилась двум вещам: во-первых, конечно, ироническому тону Арендт, который я раньше не замечала. Она пересказывает сам процесс сухо и, кто-то мог бы даже сказать, «банально», но когда речь заходит о самом Эйхмане, она над ним смеется, практически измывается, как любят иногда «умные люди» посмеяться над «дураками». Арендт презирает Эйхмана не за его сомнительные моральные качества, не за то, что он плохой человек, а за то, что он человек глупый, за то, что он не умеет думать самостоятельно, что у него скучные, банальные мысли. И это удивительное «классицистское» отношение воспитанного человека к человеку с тремя классами образования сквозит во всей книге.
Ну и во-вторых, ирония истории в том, что их имена теперь навечно друг с другом связаны — вплоть до таких, почти бесстыдно литературных, перекличек.
Арендт несколько раз пишет, что Эйхман мыслил клише — в качестве примера она приводит его (смешащие её) громко звучащие, но пустопорожние высказывания, например:
Бахвальство — грех, который всегда вредил Эйхману. Ну разве это не фанфаронство — заявление, которое он сделал своим подчиненным в последние дни войны: «Я сойду в могилу, смеясь, поскольку тот факт, что на моей совести смерть пяти миллионов евреев [то есть «врагов рейха», как он их неоднократно называл], дарит мне необычайное удовлетворение».
Или:
...в распоряжении обвиняемого имеется разнообразнейший набор клише на каждый момент его жизни и на каждый вид деятельности. Для него, для его сознания никаких противоречий между фразой «Я сойду в могилу, смеясь», которую он твердил в конце войны, и фразой, которую он твердил теперь — «Я готов повеситься публично в назидание всем живущим на земле антисемитам», — не было: обе он произносил с одинаковым «подъемом».
А вот сама Арендт отвечает на вопрос о критике своей книги — в том числе о «тоне, в котором она была написана»:
Нет, дело не в этом. Люди упускают одну вещь: я и сейчас могу над этим смеяться, я действительно считаю Эйхмана очень глупым человеком, я прочла 3600 страниц его дела, и бесчисленное количество раз хохотала. Некоторых это обидело. Что я могу поделать? Я вам скажу, что я смеялась бы над этим и за три минуты до своей смерти. Это что касается тона книги. Тон иронический, это правда. Тон это человек.
Тон — это человек, indeed.
>>Click here to continue<<