Настроение: «Уставшая маска» Леона Спиллиарта (1919).

​​А критикующие перевод названия Poor Things — «Бедные-несчастные», наверное, забыли, что он взят прямиком из русскоязычной версии романа Грея, над которой трудился Леонид Мотылев? Дело было в «Иностранной литературе» в 1995 году.

Менеджер банка, который вторую неделю не может одобрить одну незатейливую операцию, поселился в моих мыслях на тему бюрократической акселерации; сегодня же вторгся на территорию снов. Мы сидим в его кабинете и заполняем таблицы, в которых: названия книг, изданных носорогом, названия книг, сочиненных мной, названия книг, сочиненных мной, но еще не опубликованных, названия книг, которые я никогда не сочиню, названия книг, которые никому не удастся издать, названия книг, которые меняют названия, названия ветров, дующих со страниц книг, у которых нет названия.

А банк стоит на кампо Манин, построен в 1960-х — и его ругает Бродский, обвиняя, кажется, лишь в том, что был спроектирован «архитектурной сволочью», мужем «прекрасной венециански» графини Мариолины Дориа де Дзулиани. Муж само собой никакой банк не строил, он трудился инженером, а банк возвела пара других архитекторов.

Новости для моего пульсирующего чувства привязанности к морским формам и существам из мира-до-времени. У берегов Новой Зеландии нашли более сотни новых морских видов.

​​Новым морским видам, ниточкам из безвременья, может не повезти — они приглянутся Пьеру Юигу и станут объектами одной из его следующих выставок. В Punta della Dogana, у Анри Пино, открылась юигова ретроспектива, разбавленная новыми работами. Юиг создаёт воображаемые тревожно-поэтичные миры, населенные вполне реальными существами и счастливо избегает серьезной критики за использование животных в своих работах. Нам предлагается наблюдать за ними в более и менее естественной среде, где-то за пределами антропоцена, однако их мир предельно искусственный, фикциональный, и они ни в коем случае не соавторы и не соучастники, но узники энигматичных образов на тему отношений хьюман и нонхьюман. Самые известные работы — аквариумы, воссоздающие жизнь океана, правда, крабы в этом океане носят на себе реплику знаменитой маски Бранкузи; или же белоснежный пёс по кличке Human с ярко-розовой лапой из проекта Untitled, постакалиптического сада. И если некоторые образы все же (до жути) хороши, то очень плохо обстоит дело с видео, в котором дрессированная обезьяна носит маску человека. Все это имеется на венецианской выставке (кроме пса, его не стало в 2022 году; для тех, кто беспокоится, умер от старости, после ухода из мира искусства жил у одного из помощников Юига), а также само собой появился AI, в режиме реального времени создающий новый язык. Золотая маска-шлем на этот раз надета на человека. Обратный прием, здесь люди носят маски представителей другого вида (дети принимают перформеров за роботов, очень показательно). Слиянием человека и машины уже никого не удивишь, но если беспрерывно генерируемый новый язык и золотые робомаски от Bottega Veneta — это будущее людей, то поделом им.

#венецианскийбестиарий

Важный представитель венецианского бестиария теперь живёт в Punta della Dogana. (У него есть ещё два брата или же сестры, обитают в других музеях Пино.) Райан Гандер, «Пророк».

​​«НЛО» в прошлом году выпустило на русском хрестоматийное исследование «Грозы» Джорджоне от Сальваторе Сеттиса («"Гроза" Джорджоне и ее толкование: Художник, заказчики, сюжет»). Хотя его интерпретация не входит в топ популярных (и есть знаменитые ее противники в лице, скажем, Даниэля Арраса), несколько лет назад появились новые данные в пользу «библейской» гипотезы (не буду спойлерить, если вы не в курсе, а отошлю к самой книге, она читается как детектив, чистое удовольствие) — крошечный незамеченный ранее ангел (?) на мосту. А вообще вспоминаю это сейчас, потому что для одного дела вернулась к любимому сюжету — под всем известным загадочным мужчиной в ранней версии картины (что показала рентгенограмма) была обнаженная женщина. Поэтому главная загадка «Грозы» — не что изображено на картине, а почему Джорджоне заменил купальщицу солдатом-Адамом-Парисом-философом-и-прочее и так нас подвел.

Скорбь.

​​Новый Frieze — венецианский, с набором текстов к биеннале (в основном почему-то о национальных павильонах). Ещё внутри что-то о «сопротивлении» локальных художников туризму и эссе Колма Тойбина в жанре великие-литераторы-гуляют-по-Венеции (у него уже было что-то похожее в LRB); проиллюстрировано оно серией работ моего любимого фотографа из местных Эрика Скаджанте. Он же на обложке. За это браво.

Открыли для себя гениальную форму взаимовыручки и коллективного книжного производства — выпуск книг в партнёрстве с близкими независимыми издательствами. Темпы работы по меркам «Носорога» впечатлительные. В печать сдали две книги с разницей в пару недель (для «Носорога» это очень высокая скорость, так-то мы slow cooking). И вот, в паре с Jaromir Hladik Press выходят: сборник пьес Фернандо Аррабаля в переводе Павла Рыжакова, его, Аррабаля, «Гернику» мы печатали в текущем номере журнала, и поэтическо-прозаический сборник маститого Ива Бонфуа с переводе Марка Гринберга.
Ко́ра с бутоном лотоса в руке (с обложки Бонфуа) скорбит, присутствуя.

​​В издательстве Jaromír Hladík press вышла дебютная книга соосновательницы литературного журнала «Носорог» Кати Морозовой. «Амальгама» — это небольшой сборник рассказов о жизни вблизи большой воды, объединённых ощущением сумеречной закадровой магии — апокалиптической и необоримой.

Книга открывается текстом «Венецианки», который сама Морозова называет кводлибетом. Кводлибет — это старинное шуточное музыкальное произведение, составленное из пересекающихся отрывков самых разных мелодий и текстов. Так «Венецианки» сразу смещают фокус внимания читателя с сюжета (в этом тексте Морозовой сюжета де-факто нет) на сложное переплетение образов и мотивов. Осьминог-эмбрион (осьминог-на-тарелке, осьминог-изнасилование), водоросли-волосы, детство и деторождение, насилие и телесность — голоса женщин из разных эпох составляют своеобразный каталог чувственных и эмоциональных переживаний, в рамках которого, как и в рамках всей книги, каждый выделяющийся на фоне повседневности предмет начинаешь подозревать в тайных недобрых намерениях.

Венеция, Питер, любые окружённые водой обрывки суши — это точки концентрации опыта переживания катастрофы, чаще всего опыта женского. Вода, туман, прошлое, сон — зыбкие субстанции, вглядываясь в которые женщины из текстов Морозовой пытаются осознать собственное место в цепочке метаморфоз: дочь — любовница — мать, жертва — свидетель — виновник, событие — память — текст. Сборник завершается чем-то вроде дневника беременности, где писательница «наблюдает, как внутри неё, омываемая водами моря, вместе с текстом растёт жизнь». Этот дневник обрывается до родов, и напряжение не покидает читателя. Ведь, в конце концов, как пишет Морозова, «вечно только незавершённое».

📓 Катя Морозова. Амальгама. СПб: Jaromír Hladík press, 2023

Venice life goals:
Дом на виа Пастренго был большой, <...> темный и сырой: зимой в уборной даже росли грибы.

Цитата выше из «Семейного лексикона» Наталии Гинзбург, опубликованного «Подписными изданиями» в новой редакции. Лучшей книги для настоящего дня, месяца, года, кажется, нет. Разве что можно добавить ее же эссе «Зима в Абруццо» из текущего номера «Носорога».

Новый «Рипли» — очень.

А ещё в «Рипли», в финальной «венецианской» серии, промелькнула Пегги Гуггенхайм, карикатурная, с собачкой.

Представляю, что одно из возможных будущих нашего  аква-городка — пуповинная связь с движущимся плавучим транспортом. Каждый объект, здание будут существовать только в состоянии вечной буксировки.

(Насмотрелась на ночь фотографий и чертежей плавучего Teatro del mondo Альдо Росси, проекта для первой архитектурной биеннале в 1980 году.)