27.01

Интервью Полины Барсковой о блокаде и о памяти. Внутри снова все дрожит.

Анна Франк стала символом Холокоста, а Таня Савичева стала символом блокадного Ленинграда. О Франк известно все: имена тех, кто их предал, имена соседей, известно, как она жила, кем какие-то члены ее семьи стали после войны. Все это есть часть знания.

О Тане Савичевой широко не известно почти ничего: не говорится о том, что она бесконечно долго умирала уже в эвакуации, что это была одинокая, тоскливая, не рассказанная жизнь. Жизнь после блокадной травмы, о которой мы тоже очень мало знаем. Как город приходил в себя? Как город вообще может прийти в себя после такого?

Один из ваших вопросов связан с тем, как блокада повлияла на Петербург. Мы не знаем этого. Мы этого всерьез не изучали, мы не задавали эти вопросы тем, кто остался в городе. Как люди, пережившие блокаду, жили дальше, как это на них повлияло? У нас есть какие-то письма, дневники, но мы можем только воссоздавать. И меня, как ученого, конечно, такие лакуны знания оскорбляют, расстраивают именно потому, что так исчезают и теряются жизни.

В новом выпуске «Репринта» на «Полке» Катя Морозова рассказывает о нашей Герцык.

Отстраненность, потерянность героини связаны, по авторскому замыслу, с ее неукорененностью в духовной жизни. Однако нам показалось любопытным трактовать некоторые аспекты повести с точки зрения феминистских подходов — речь идет о праве матери на тесную связь со своим ребенком, очевидно отнятом у многих женщин социальными нормами прошлого. Странность, неустроенность героини можно объяснить именно отсутствием близости с сыном.

В итальянском издательстве Stilo Editrice (родом из Бари) выходит антология современной русскоязычной фемпоэзии. Заголовок, как не трудно догадаться, из того самого стихотворения Гали Рымбу. Не видела полный список участниц, но знаю, что есть переводы из дорогих коллежанок Захаркив, Гринки, Малиновской.

​​Говорят, в Москве расщепление. Началось сегодня и медленно распространяется по городу.

Поначалу смотреть на светящуюся сферу над головой безотрывно не получается, резкий свет заставляет моргать и жмуриться, как будто в глаза попало мыло, но мало-помалу ты привыкаешь к резкому, слепящему сиянию, и тебе приходит в голову, что если смотреть на него в упор достаточно долго, то ослепнешь, совсем ослепнешь, а значит, больше не увидишь темноты, ни той, что под кроватью, ни какой-либо еще, и станет все равно, горит ли свет или погашен, но тут тебя пронзает ужасная мысль, что, если ослепнуть, будешь видеть сплошную темноту и ничего больше, во веки вечные, темно окажется не только под кроватью, в шкафах, по углам, а вообще везде, темно той самой темнотой, которая притаилась — ты видел — в сердцевине глаза, как лунка во льду, отверстие, прикрытое прозрачной пленкой, и, если ты ослепнешь, его оболочка лопнет и вся тьма, хранившаяся в глазу, внутри головы, хлынет наружу и затопит все и вся.

​​А вот в американском воге пишут о Миучче Прада — как в 60-е ходила на протесты не как все в джинсах, а в ив-сэн-лоран, была коммунисткой, а потом придумала делать одежду и теперь смотрит на мир, то есть гранд-канал, с балкона палаццо ка' корнер делла реджина. выводы делайте сами.

Так тяжело и темно одновременно самым разным людям, множеству, потому что пока был жив, пока сидел, нам всем гарантировалась надежда, что однажды в(ос)станет.

Понтормо навсегда.

​​Сегодня запустилась ANGA — Art Not Genocide Alliance. Требования просты — исключение Израиля из стартующей через пару месяцев венецианской биеннале современного искусства. Под письмом собирают подписи (их там уже внушительное количество). Напомню, что павильон России закрыт с 2022 года.

​​Обложка последнего выпуска Frieze с инсталляцией Нины Бейер — идеальная иллюстрация нового сезона борьбы Венеции с круизными лайнерами. Борьба возобновляется, потому что через пару-тройку лет лайнеры вернутся в лагуну (ради этого роют новый канал для прохода в порт Маргеры).

Цветы — орудия борьбы, сгустки эмоций, заместители слов.