О возвращении имен, подонках, крокодилах и «Смертяшкиных»

Есть имена, которые исчезают не потому, что забыты, а потому что их целенаправленно вытравили. Имя Марины Цветаевой — одно из таких. Вырезанное из газет, не вписанное в учебники, лишенное портретов на стендах. Оно было, но как будто не для всех. Память о Цветаевой в Москве 1930-1940-х была такой же тихой, как шепот в библиотеке. Оно существовало в неофициальном слое культуры — там, где еще оставались зоны несогласованности, где сохранялась серая зону между государственной и человеческой памятью. Но в советской публичной сфере имя Цветаевой было исключено. Не запрещено — это было бы проще. Оно было исключено методично, равнодушно, через молчание.

А если и вспоминали, то в издевке над эмигрантской поэзии. Был один такой возвращенец, который в начале 1930-х перебрался в СССР, стал литературным критиком, а на деле устремился к пуле.

После смерти Сталина началась долгая, унизительная работа по возвращению. Не героическая, не торжественная — бумажная, сложносочинённая, выверенная по градусу дозволенного. За это возвращение боролись живые люди: дочь, друзья, те, кто ещё хранил верность её строкам.

Один из тех, кто вернул ее имя — Илья Эренбург. Он всё делал осторожно — но даже осторожность требовала мужества. Он понимал, как звучит Цветаева, понимал, что делает, и потому его за это били. Не запретами — а издевкой, кривой усмешкой, фельетонами, где важнее не что сказано, а как: с намёком, с подлостью, с отвращением.

Но все получилось. А как?

Об этом рассказываю здесь. Здесь и фельетоны Крокодила, и злой реэмигрант, и едкая травля, и тяжело вздыхающая Ахматова.

https://teletype.in/@sennikov/yco72ko9weg

Stuff and Docs

О возвращении имен, подонках, крокодилах и «Смертяшкиных»

Есть имена, которые исчезают не потому, что забыты, а потому что их целенаправленно вытравили. Имя Марины Цветаевой — одно из таких. Вырезанное из газет, не вписанное в учебники, лишенное портретов на стендах. Оно было, но как будто не для всех. Память о Цветаевой в Москве 1930-1940-х была такой же тихой, как шепот в библиотеке. Оно существовало в неофициальном слое культуры — там, где еще оставались зоны несогласованности, где сохранялась серая зону между государственной и человеческой памятью. Но в советской публичной сфере имя Цветаевой было исключено. Не запрещено — это было бы проще. Оно было исключено методично, равнодушно, через молчание.

А если и вспоминали, то в издевке над эмигрантской поэзии. Был один такой возвращенец, который в начале 1930-х перебрался в СССР, стал литературным критиком, а на деле устремился к пуле.

После смерти Сталина началась долгая, унизительная работа по возвращению. Не героическая, не торжественная — бумажная, сложносочинённая, выверенная по градусу дозволенного. За это возвращение боролись живые люди: дочь, друзья, те, кто ещё хранил верность её строкам.

Один из тех, кто вернул ее имя — Илья Эренбург. Он всё делал осторожно — но даже осторожность требовала мужества. Он понимал, как звучит Цветаева, понимал, что делает, и потому его за это били. Не запретами — а издевкой, кривой усмешкой, фельетонами, где важнее не что сказано, а как: с намёком, с подлостью, с отвращением.

Но все получилось. А как?

Об этом рассказываю здесь. Здесь и фельетоны Крокодила, и злой реэмигрант, и едкая травля, и тяжело вздыхающая Ахматова.

https://teletype.in/@sennikov/yco72ko9weg

Teletype

О возвращении имен, подонках, крокодилах и «Смертяшкиных»

Есть имена, которые исчезают не потому, что забыты, а потому что их как будто целенаправленно вытравили. Имя Марины Цветаевой — одно...

hottg.com/StuffandDocs/5354

3.1K viewsMay 17 at 14:08