Наиболее последовательно эта склонность заметна в скептицизме, ведь бесконечная рефлексия возможна благодаря тому, что философия всегда оставляет за собой право на акт радикального сомнения. Хотя об этом праве легко узнать и не от скептических философов, а, например, от Бертрана Рассела, который прямо говорил о том, что если в науках имеют место незыблемые основания, то философия затем и нужна, чтобы где-то и незыблемое могло быть проверено на прочность. Отсюда следует и другое отличие от науки: философия накапливает почти все когда-либо поставленные проблемы и задачи, ведь даже самые, казалось бы, старые вопросы могут неожиданно спровоцировать новый виток дебатов. Например, определение личности Джоном Локком стало вновь важным в аналитической философии в связи с вопросом тождества личности, а локковское деление на первичные и вторичные качества оказалось актуальным для спекулятивных реалистов.
Получается, что философские вопросы часто (если не всегда) не могут быть окончательно закрыты, а проблемы решены. В лучшем случае можно провести границу внутри самой философии, чтобы, допустим, сказать, что для средневековой схоластики был решен вопрос о бытии Бога, а в диалектическом материализме снята проблема разницы между философией и наукой. Согласитесь, это далеко не тот смысл решения проблем и ответов на вопросы, о котором идет речь в той же науке. Обращая на это внимание, Витгенштейн считал, что дело не в решении проблем, а в разоблачении псевдопроблем, что является единственной продуктивной философской стратегией. Грэм Харман, ссылаясь на Уайтхеда, считает, что в философии происходит не решение проблем, а отвлечение от одних и переход к другим, что представляет собой интеллектуальную уловку.
Из статьи «Картезианская тревога и начало антифилософии».
>>Click here to continue<<