"Там, где библейский Иов борется с Богом, желая, чтобы он никогда не был рождён, исламское восстановление нарратива представляет чистый архетип достоинства подчинения и приятия. Он осознаёт свои страдания, но, как праведник, не подвергает допросу Бога. Айюб, взывая к своему Господу, говорит: «Воистину, меня коснулось зло, но Ты - Милосерднейший из милосердных» (21:83). Подобный ислам (покорность) даёт невиданные плоды: чудесную способность получить целебную воду из недр земли, множество последователей, знаки божественного довольства: "Воистину, Мы нашли его терпеливым в невзгодах. Прекрасен сей раб! Он всегда предавался Аллаху" (38:44).

Эсра Языджиоглу находит в этом кратком рассказе суть исламского объяснения "проблемы зла": она цитирует один образ Саида Нурси - образ бедного слуги портного, который жалуется, когда с него снимают красивый комплект одежды, чтобы освободить место для другого. Как комментирует сам Нурси:

"Дабы явить отпечатки Своих Наипрекраснейших имён, Всеславный Создатель, Бесподобный Деятель, при множественных обстоятельствах изменяет одежды бытия, в которые облекает Он живые создания, наделённые чувствами и искусными дарами, такими как глаза, уши, разум и сердце. Он меняет их в связи с множеством ситуаций. Среди них бывают обстоятельства в виде страданий и бедствий, которые проявляют смыслы некоторых из Его Имён, и лучи милосердия во блеске мудрости, и тончайшие грани красоты в этих лучах милосердия". 

Языджиоглу заключает: "Таким образом, всё, что постигает человечество, включая бедствия, служит великой цели: сделать искусство Бога познанным"". 



(Ввиду большого интереса читателей к трудам досточтимого шейха Абдуль-Хакима Мурада, потихоньку занимаюсь переводом не слишком нового (в хронологическом плане) но оттого не менее актуального лонгрида под названием "Праведный гнев, дурной гнев и ширк аль-асбаб". Цитата оттуда). 

"Лорд Герберт Чербери, английский посол при дворе Людовика XIII, сам будучи известным дуэлянтом, оставил немало интересных свидетельств тому, какой славой и почетом пользовалось бретерство во французских аристократических кругах. Он писал: «Все было готово к началу бала, все стояли на своих местах.  Вошел некий господин, и я отчетливо помню, как среди фрейлин и дам пронесся шепот: «Это мсье Балаги». Разговорившись с соседями, я узнал, что это один из храбрейших людей на свете, поскольку он уложил восьмерых или даже девятерых в одной схватке».

Попалась эта цитата и подумалось: а ведь ещё относительно недавно, читая какого-нибудь "Героя нашего времени", или про графа де Ля Фера, повесившего жену на дереве за позорное прошлое, барышни воспринимали всё ещё вполне стихийно, то есть в согласии со своей гендерной и половой ролью. Неужели все уже успели покаяться в симпатиях к этим сексистам и абьюзерам? 

Литература Нового времени, при всех к ней претензиях, ещё полна импульсов, пусть и явленных в образах лишних людей проблемных эпох, но всё же сопряжённых с пониманием, что витальность, мужество и насилие имеют определённую тесную связь. Что можно признавать и соблюдать обуздывающие их законы, но нельзя отрицать основу адамической природы (коей ужаснулись по неведению ангелы, когда им было приказано поклониться Адаму, мир ему). 

Однако отчего так вышло, что понятная женская склонность к потенциальным и реальным головорезам столь быстро обросла странными искупительными мотивами и потонула в куче идеологического хлама? 

Дело в том, что в приведенной выше картине уже присутствует определённый момент симуляции, игры в угадываемое "что должно быть". Культурный контент, потребляемый в европейском пространстве последние пару сотен лет, отмечен поэтапной деградацией взгляда на идеал мужества. Если средневековая дама возносит молитвы, дабы Господь споспешествовал её рыцарю в праведных ратных делах, то в более поздних нарративах она уже требует подвигов и трупов в свою честь. Тонкий подвох, заключённый в последней ситуации, развенчивается в стихотворении Шиллера "Перчатка". Там рыцарь Франциска I, совершив публично затребованный дамой подвиг (достать перчатку из ямы со львами), некуртуазно бросает ее ей со словами, что в гробу он видал благосклонность, оплаченную такой ценой. Тут ясно проступает оборотняя сторона подобных "красивых нравов", за которыми кроется глупость и пошлость женщин, жаждущих внимания и поклонения больше, нежели ценящих то, что само по себе ценно, а также потакающих им в этом мужчин. 

Так образы, бесконечно развинчиваясь по спирали и превращаясь в копии копий и подобия подобий, в итоге опускаются до самых мещанских, самых низких, и дурят головы настолько, что сегодня женщина нуждается в куче курсов и мануалов, дабы избегнуть какого-то очевидного ничтожества. И трагикомичность ситуации заключается в том, что ничего более приличного современная культура, как и часто предпочтения самой женщины, ей обеспечить в близкой досягаемости не в состоянии. 

"Роман «Платформа» Мишеля Уэльбека, повествующий об апатичности технологически продвинутого парижского общества 1990-х, в серии символических столкновений провозглашает превосходство радикального промискуитета над Исламом, его единственной альтернативой и соперником в противостоянии посредственности. Однако Ислам, который отвергает автор - это Ислам вестернизированного верующего, который не понимает, что он вестернизирован, с его гневом, пуританством, отсутствием настоящей любви и безразличием к красоте и природе. Напротив, Ислам традиции, которого придерживается Паркинсон (всецело и вопреки Христианству), занят эросом и войной, но воимя принятия распоряжения Бога, а не восставая против него. Чего Уэльбек не видит, так это огромной пропасти, отделяющей футувват от покорёженного современного верующего, с Западом, стоящим в этой картине где-то посередине между ними. Подобно де Саду, романист восстаёт против посредственности духа путём прибегания к плоти. Моральный провал современной исламской озлобленности усиливает гедонистическую альтернативу, и порочный круг замыкается".

Shaykh Abdal Hakim Murad, "Good anger, bad anger, and Shirk al-Asbab"

Предлагаю вниманию уважаемых читателей полный перевод статьи шейха Абдуль-Хакима Мурада, затрагивающей некоторые тонкие аспекты духовного, а также культурного плана, проливающие свет на глубокие причины нынешнего положения мусульман и исламской цивилизации. 

Должна предупредить, что не столько в силу объёма, сколько по причине её суфийского, в исконном смысле, толка, статья для должного восприятия требует определённого количества свободного времени и свободного же состояния ума.

Оригинал написан в академической манере, с большим количеством ссылок, порою достаточно объёмных. Поскольку формат телеграфа не предполагает удобного их использования, пришлось обойтись с ними по вольному усмотрению. Скурпулёзные читатели найдут всё, что нужно, в оригинале, ссылка на который указана в самом конце. 

Кстати, во второй части этого текста довольно деликатным образом поднимается уже традиционно холиварная тема зикров и музыки, в частности, есть такая ремарка:


"Одну из причин отсутствия радикализма в Турции, возможно, следует искать в сохраняющейся живости музыкальной культуры страны. В Турции больше, чем в любой другой мусульманской стране, сохранилась старая традиция музыкальной терапии для умственно и душевнобольных, с использованием древних текстов. Это естественным образом не требует использования инструментальных разнообразий музыки; важны ритм, тональность и лад".


Сама я старалась по понятным причинам этой темы особо не трогать. Кто не был тем маджнуном, опьяневшим от чистого кайфа суфийской хадары, или хотя бы не познал этого в сугубо эстетическом плане - тому объяснять здесь что бы то ни было занятие достаточно неблагодарное. 


Но вот недавно, когда у меня довольно жестоко разболелся зуб, и никакие даже самые сильные анальгетики не помогали, однако боль уходила при прослушивании зикров ритмического и музыкального характера, возникла возможность соприкоснуться с тайнами этой целебной механики самым непосредственным образом. 


Мы действительно утратили нечто, составлявшее кровь традиционной цивилизации, и проблема вообще не в спорах, какая музыка халяльна, а какая нет, - всё намного запущенней. Современный мусульманин едва ли вообще понимает, что такое музыка, и как и на кого она воздействует.


При том, что я отнюдь не принадлежу к ярым противникам современной медицины, нельзя не признать, особенно на фоне последних событий в мире, что она безнадёжно далека от восприятия целостного человека, что она имеет дело не с самой болезнью, но лишь с её последствиями. Нам ещё предстоит переосмыслить здесь многое сквозь призму нашей религии.


Ну и как бы в самом начале модерного поворота европейской цивилизации, мудрые люди обо всём предупреждали (немецкий медицинский трактат XVII века):


"Согласно Галену и Авицеброну, врач не должен лечить болезнь — на то воля Божья — но споспешествовать животворной силе души. Полюбуйтесь на этих мародеров, дерущих золотые гульдены за свои ядовитые снадобья, на этих свойственников бесов и мясников: клистирами, пилами, вилами, раскаленными крючьями терзают они невинные тела человеческие. Зайдите в анатомические залы университетов поглядеть на филиалы преисподней, потом бегите в церковь и молитесь Господу нашему, дабы поскорей он отправил эту кровавую шайку в пещь огненную"

(Medicinae gaudi, p.86). 

Где-то был на этом канале пост о джемалевском дискурсе в отношении Ислама и музыки, в котором радикальное отрицание в данном вопросе доведено до своего логического апофеоза, когда уже не важны доводы как таковые, коль скоро музыка есть само концентрированное бытие, коему объявлена война. 


Подобной строгой последовательности несколько недостаёт тем, кто запрещает музыку сугубо в рамках Шариата, когда после всех далилей, желая быть до конца искренними, люди не могут совсем уж убрать со счетов, например, Ибн Хазма, и тогда становятся уже более избирательными, демонстритруя понимание в сортах и видах музыки (если и разрешал известный учёный кое что из этого, то уж наверняка не то, что хотите разрешить себе вы). Существует и осторожное мнение устаза Рамадана Аль-Бути, который считал воздержание от музыки делом сугубо личного сверхблагочестия. 


Здесь мы вплотную упираемся в историческое измерение запретительного дискурса. В частности, выдающийся сирийский учёный XVII века, шейх Абдуль-'Гани ан-Наблуси, в своём трактате о музыке и пении приводит характерный пример Ибн Хаджара Аль-Хайтами, великого шафиитского богослова, жившего за век до него, из-под пера которого вышла фетва, категорически запрещавшая использование и прослушивание музыкальных инструментов. Однако в узких кругах, согласно свидетельствам, он говорил об обратном; и что поступал он таким образом, дабы удержать невежественных людей от использования того, в чём они ничего не понимают и с конкретизацией (тафсиль) чего попросту не смогут справиться. 


Сама по себе позиция традиционных алимов-суфиев способна выступать антитезой как сегодняшней модерной логике запрещающих, так и модерной логике разрешающих, где принципиально смещён фокус внимания с собственно музыки на зеркало человеческого сердца. Ведь когда-то и яд - лекарство, а когда и лекарство - яд. 


***


Категоризация влияния музыки и пения из трактата шейха Абдуль-'Гани ан-Наблуси аль-Ханафи (1641-1731):


1. Музыка как харам. 


Это касается большинства молодёжи, а также тех, кого охватывают желания к удовольствиям; кем овладела любовь к этому миру, помутилось сокровенное в их душах, а стремления их сделались порочными. Музыка и пение лишь побуждают то, что уже преобладает в их сущностях и сердцах из порицаемых качеств, в особенности в нашем веке, учитывая досадные наши состояния и испорченность наших поступков.


2. Музыка как мубах (нейтрально дозволенное). 


Так можно сказать о тех, чья доля в музыке и пении ограничивается удовольствием от их приятного звучания, которое вызывает чувство радости, а также навевает воспоминания о тех, с кем человек разлучён в силу расстояния или смерти, и тогда печаль его отступает, и находит он спокойствие и умиротворение в том, что слушает.


3. Музыка как мандуб (рекомендуемое как достойное). 


Это относится ко всем тем, в ком возобладала любовь к Богу и тоска по Нему. В ком музыка не побуждает ничего иного, кроме похвальных черт, и усиливает стремление к Аллаху. В таком человеке музыка вызывает лишь благородные состояния и возвышенные степени (макамы), приводит к великолепным явлениям (караматам) и стяжанию божественных даров. Для того, кому открылось подобное, это занятие становится дозволенным и поощряемым. И это суфии, люди правды и искренности, которые есть во все времена, до самого Судного Дня, да хранит их Всевышний Аллах.


Из трактата "Īdāh ad-Dilālāt fī Samā’ al-Ālāt" 

Во всем мусульманском мире сегодня уважительно относятся к Ахлю Бейт, потомкам Пророка (мир ему), а также к потомкам праведных халифов.

Чего не скажешь о потомках Омейядов. Конечно происхождение от халифа Усмана ибн Аффана (а он был из Бану Умейя) это серьезный фактор, но вот про какую известную личность в широком исламском мире после падения Омеядского халифата говорят с придыханием "он из рода Бану Умейя"? Или, например, как много случаев, чтобы кто-то пытался выстроить фальшивую родословную, восходящую к Омейядам?

А вот Испания тут выделяется. В Испании Омейяды были правящей династией еще долгое время после того, как династия пала на востоке. Памятники омейядским правителям стоят в городах Испании, роде этого памятника Абдур-Рахману II в Мурсии.

Затем восстание морисков в Альпухарах возглавил дон Фернандо де Валор, известный также как Aben Humeya (Мухаммад ибн Умайя). Восставшие провозгласили его своим королем и прямо противопоставляли "коренную" испанскую династию Омейядов "чужеземной" австрийской династии Габсбургов.

И наконец в 20 веке жил Rodolfo Gil Benumeya. Он был сыном писателя и сенатора Родольфо Хиля Фернандеса, а по материнской линии был потомком Абдуллаха ибн Умайя или Луиса де Кордоба-и-Валора, брата того самого вождя Альпухарского восстания. Замечательный арабист (профессор испано-мусульманского искусства и истории Марокко в Центре марокканских исследований в Тетуане, а затем в Свободном институте Тетуана), всю жизнь практически он был андалузским националистом и... испанским империалистом, работавшим в колониальных испанских структурах.

Есть у Нагиба Махфуза, (египетского писателя, нобелевского лауреата), известнейший персонаж - Сиди Сайид - воплощение всех прелестей прибитого модерном патиархата, выдаваемого за отсталость и анахронизм: надутой суровости и карикатурной брутальности, тугой на эмпатию глава семейства, который держит домашних в вечном страхе, в особенности свою карикатурным же образом елейную и покладистую жену, чьё единственное желание в безвременно увядшей жизни - посетить могилу имама Хусейна, куда он её упорно и демонстративно не пускает, ибо нечего из дому выходить. 

Разумеется, при этом Си Сайид ведёт нормальную, одобряемую обществом жизнь - то есть является почтенным завсегдатаем всяких кальянных и кофейных для таких же бездельников в фесках (ибо по жизни кроме третирования домашних он не занят ровным счётом ничем), а также борделей. В общем, просто чудесный, эталонный классовый враг современных женщин, что тот проклятый эксплуататор и буржуй. 

В силу того, что талант Махфуза делал его неплохим бытописателем, эта в общем-то комичная и преувеличенная во всех отношениях фигура сделалась по-настоящему архетипичной. После выхода романа и фильма сложно переоценить влияние, какое она произвёла на египетское (и шире - панарабское) общество. С тех пор любые мужские попытки призвать домашних к какой-либо строгости и ответственности, и в особенности урезонить жён, натыкались на шутки со стороны соседей и родственников, которые тут же принимались сравнивать человека с данным персонажем: "Ну ты прям как Сайид!", вместе со смехом и подколами, превратилось в тот стёб, который нивелировал любую серьёзность ситуации.

В этом смысле эффект Махфуза я бы сравнила с эффектом Сервантеса - обоих родинит это избрание ритуальной жертвы с целью смены культурной парадигмы. При этом ничего альтернативного, разумеется, не предлагается - у Махфуза, как у любого автора эпохи надломов, мы закономерно наблюдаем упоительное сборище дегенератов различных мастей, заполонивших мир закостенелой, якобы, традиции. 

На самом деле всё это типичные жертвы модернизации - и Дон Кихот, который не знает, что ему делать со своим сказочным рыцарством в мире мошенников и торгашей, и Сайид, в котором от реальной власти мужей осталось лишь рефлекторное желание господства, к коему он пригоден не больше, чем индюк на птичнике. Современный араб хорошо усвоил, что не надо быть как Сайид, но вот каким быть надо - об этом ему никто в доступных образах давно уже не рассказывал. 

Но не устал ли мир от этих нескончаемых дискурсов, основанных на скепсисе и негации? И не страдают ли люди в основном по причине отсутствия в их коллективном бессознательном любви и стремлений к высокому благородному достоинству, вложенному Господом в первочеловека? 

Ид аль-Адха мубарак! Да примет Всевышний наши жертвы и благие дела!

"Доцент кафедры социальных наук Университета Анкары Филиз Барин Акман и ее супруг и академик Беязит Акман обнаружили эпическое стихотворение эпохи Возрождения, состоящее из 5000 строк, написанное итальянским поэтом в честь османского султана Мехмеда Завоевателя.

Труд под названием «Amyris, de vita et gestis Mahometi Turcorum imperatoris» («Эмир: жизнь и завоевания турецкого императора Мехмета») был написан поэтом и историком Джан Марио Филельфо в 1475 году."

"После того, как султан Мехмед завоевал Стамбул, среди пленников был зять венецианского купца по имени "Осман" Лилло Фердуччи из Анконы. Фердуччи отправил султану письмо с просьбой освободить своего зятя, и султан освободил его, не потребовав выкупа.

Под влиянием благородного поступка султана Фердуччи добавил к своему имени «Осман» в знак признательности, поскольку «Осман» было именем предка султана Мехмеда и основателя Османской империи. Он также попросил своего друга, поэта эпохи Возрождения Джан Марио Филельфо, родившегося в Пере в 1426 году, написать эпическую поэму о султане Мехмеде, описав его достижения и завоевания."

Супруги собираются перевести поэму с латинского оригинала на турецкий и английский, а также снабдить ее комментариями и объяснением исторического контекста.

"Несомненно, эта работа ничем не отличается от портрета Мехмеда кисти Беллини. То, что один сделал с искусством живописи, другой - с литературой".

https://www.dailysabah.com/arts/academics-discover-550-year-old-italian-epic-poem-for-sultan-mehmed/news

Ян Даллас ака Абдуль-Кадыр ас-Суфи (1930-2021). Да смилуется над ним Аллах и да простит его грехи. Воистину, мы принадлежим Аллаху, и к Нему мы вернёмся.

Итак, наверное пришло время довести до тех, кто не знает, и напомнить тем, кто знает, мое отношение к феномену "Талибана". Не к конкретному движению, а именно к более широкому феномену, проявлением которого оно является.

https://telegra.ph/Ob-Irane-i-Turane-missii-beduina-ili-kak-ponimat-fenomen-Talibana-v-istoriosofskoj-i-ehshatologicheskoj-perspektive-08-16

"Из афганских событий можно извлечь несколько уроков.

Один из них демонстрирует, чего способна достичь асабийя, скреплённая общими языковыми и культурными связями, а также единым видением Дина, вместе с волей к власти, несмотря на ограниченные ресурсы и множество противников".


Устаз Ахмад Али аль-Адани

Шейх Абдуль-Хаким Мурад декламирует османскую поэзию XVII века.

"Как мы знаем, пророки, в том числе наш Пророк (мир ему и благословение) сделали множество предсказаний. Но я кратко расскажу об одном из них, которое меня поразило. Сюжет с этим предсказанием достоин того, чтобы быть отображенным в любой эпической саге, которая только может быть написана. Толкиен отдыхает, хотя он оценил бы. Но мир Толкиена был вымыслом, а это реальность: 

Когда Пророк и Абу Бакр уходили из Мекки, скрываясь от язычников, им вслед погнался воин по имени Сурака ибн Малик, надеясь пленить их, потому что власти Мекки обещали за них большое вознаграждение. Сурака нагнал их, но копыта его коня стали проваливаться в землю, а затем глаза ему стал застилать то ли дым, то ли туман, и он понял, что преследует действительно особенного человека. Тогда он пообещал Пророку, что не навредит ему, и даже собьёт со следа остальных преследователей. Перед расставанием Пророк вдруг сказал ему такие слова: "Как на тебе, Сурака, будут смотреться браслеты Хосроя?". 

Хосрой был правителем Персидской Империи, одной из двух величайших империй того времени, а пророк был гонимым бедняком с небольшой горсткой последователей.

Много лет спустя, когда халифом стал Умар Фарук ибн Аль Хаттаб, Персия пала, и в Медину были привезены трофеи, в том числе корона, одеяние и браслеты государя Персии. Умар позвал Сураку и возложил на его голову корону Хосроя, и облачил его в одеяние Хосроя, и одел на руки его браслеты Хосроя.

"Аллах всем распоряжается как до, так и после". И "таково обещание Аллаха, Аллах не нарушает Своего обещания". (30 сура, 1-7)."

https://hottg.com/ingushchtenie/371

ПОДДЕРЖИТЕ "ГОЛОС ИСЛАМА" - ЭТО ВАЖНО И НЕСЛОЖНО Несколько месяцев мы отдельно не обращались за поддержкой к нашим читателям, потому что суммы, собранной во время предыдущего сбора, хватило, чтобы экономно растянуть ее на несколько месяцев работы "Голоса Ислама".

Однако теперь эта сумма закончилась, а размер пожерствований только от постоянных подписчиков сайта, к сожалению, не позволит продолжить его работу. Что же касается того, нужен ли "Голоса Ислама", решать это вам - вашим рублем/долларом/евро/биткойном и т.д.

Поэтому, чтобы "Голос Ислама" и дальше смог продолжить работу хотя бы на нынешнем уровне, просим опять поднажать и оказать ему поддержку. Просим в том числе и тех, кто не помогает сайту постоянно. Также просим максимально распространить этот призыв среди всех, кто может такую поддержку оказать.

Для сбора пожертвований мы используем безопасную платформу признанной западной благотворительной организации, через которую они потом распределяются тем, кто ...
https://golosislama.com/news.php?id=40087