ЗАСАДА

– Завяжи глаза! Да не мне, идиот! Себе завяжи! – злился первый голос.
– А как же я буду видеть? – жалобно простонал второй.
– Тебе не надо ничего видеть! Услышишь шаги, бросайся вниз, бей и кричи! Главное, мешок сверху накинь!
– Но, если на ней будет мешок, как мы узнаем, что это она? По голосу? Мы её сто лет не слышали! – басом произнёс из густой кроны дерева третий голос.
– Ах ты, чёрт, с вами дураками совсем забыл! Вату, вату для ушей не взяли! Не смейте слушать её. Она запутает вас, одурманит. Разума лишит. Когда начнёт говорить, глушите её песней!
– Какой?
– Любой! Пойте хотя бы гимн!
– Хорошо, – почему-то неуверенно согласился третий голос.

Среди ветвей, нависающих над узкой тропинкой, вновь наступила тишина. День шёл к закату и тёмный лес стал ещё мрачнее. Даже птицы прекратили петь, собираясь на ночной отдых.

– А если я промахнусь с мешком? – осторожно засомневался голос на дереве.

– А ты не промахивайся! – раздалось в ответ раздражённое сопение.
– А если всё же…
– Ты что, дурак? Тогда хватай за ноги и громче кричи! – сердился первый голос. – А мы с Донованом сделаем своё дело. Главное через границу не пропустить, понимаешь?
– И всё же, мне кажется, что это как-то нелиберально и недемократично, – угрюмо пробубнил с дерева Донован.
– Донован, ты демократ? Я – демократ! Бизли – демократ! Мы все тут демократы! Кому же как не нам решать, что демократично, а что нет?! – тут главарь банды демократов оборвался, прислушался, а затем прошипел. – Идёт.

До сидящих на деревьях в засаде донеслось шуршание шагов. Кто-то приближался, плетясь по тропинке и загребая волочившимися ногами прелую листву и опавшие ветки. Глупый Бизли, сидящий наготове с мешком, захихикал. Он так себе её и представлял – старая, нелепая, медлительная, с трудом передвигающая ноги. Куда она тащится? Кому она такая нужна? Ну уж точно не народу.
Между тем, шаркающая походка приблизилась, и когда она поравнялась с веткой, на которой сидел Бизли, тот с криком прыгнул вниз и накрыл жертву мешком. Его глаза были завязаны, но свою миссию он исполнил ловко и через мгновение уже катался в обнимку с тюком и со всей силы тузил его кулаками. Следом подоспели коллеги. Демократы держали в руках крепкие сучковатые палки, которыми они, ориентируясь по звукам, тут же начали обильно охаживать мешок ударами. Конечно, в суматохе и суете доставалось и Бизли, но тот не расстраивался, а только громче обычного повизгивал. Особенно хорошо работал палкой чернокожий Донован. Его удары по мешку отличались плотностью и хлёсткостью. Жертва извивалась, пытаясь сопротивляться, и даже что-то кричала, но демократы, не сговариваясь, запели: «О, скажи, видишь ты в первых солнца лучах, что средь битвы мы шли на вечерней зарнице?», заглушив тем самым лукавые речи и с усиленным рвением продолжая истязать ненавистный мешок.
Когда всё было кончено, демократы в цивильных костюмах скинули повязки с глаз и распустили вымокшие от пота галстуки.
– Это не Правда! – вдруг крикнул Бизли.
– Конечно, не Правда! – заверил главарь банды по фамилии Мюррей. – Правда только то, что говорим мы в Вашингтоне. Из России правда прийти не может.
– Да нет же! – испугался Бизли, указывая на ноги безжизненного тела.

Из мешка торчали дорогие чёрные мужские ботинки. Мюррей всплеснул руками и сорвал мешок. Перед троицей лежал избитый до крови старик.

– Глупый дед, что он здесь забыл?! – усаживая старика у дерева, взревел Мюррей.
– Наверно, проверял, как мы не пускаем Правду из России, – предположил Бизли.
– О, Боже всемогущий! – хлеща старика по щекам, застонал Мюррей. – Господин президент, господин президент!

Тот не отзывался. В эту минуту мимо растерянной компании изящной походкой прошла милая девушка, которая, несмотря на трагичность сцены, улыбнулась им. Демократы, прежде чем вернуться к своему делу, ещё долго с глупыми выражениями лиц провожали взглядами путешественницу.

Только глубокой ночью чуть живой старик был доставлен демократами обратно в Вашингтон. Но было уже поздно. По дороге им то и дело встречались люди, утверждавшие, что сегодня они краешком глаза видели Правду.

СМЕШНАЯ ИСТОРИЯ

Тимофей Будкин глупо захихикал и захлопнул крышку ноутбука. Накрывшись одеялом по самый нос, в темноте он вновь издал короткие звуки, похожие на смешки, и тут же уснул.

Будкин был человеком незатейливым и ещё довольно молодым. Впрочем, возраст для понимания образа Тимофея особенного значения не имел, потому что в жизни он любил всего две вещи – посмеяться от души и, если говорить откровенно, попаясничать. В этих слабостях не было ничего дурного. Но окружающие, хорошо знавшие Будкина, почему-то укоризненно качали головами и намекали ему, что уже давно пора взяться за ум. В самом деле, существуют на свете люди, которые словно застывают в своём развитии. Особенно трагично, если они выбирают для этого время детское и мокроносое. Будкин ленился взрослеть. Сохраняя мальчишечий задор и беспечность, он был уверен, что мир прост, как варёное яйцо, а вековечные вопросы, над которыми бились занудные предки, он смог бы решить за пять минут, если бы его попросили. Но бестолковых, разумеется, не спрашивают. Поэтому от ревности или от зависти, Тимофею оставалось лишь потешаться над учёностью высоколобых, а заодно насмешками, глумлением и высокомерным ехидством, спасаясь от страха, осрамиться в разговорах по существу.

На следующий день с Будкиным приключилась загадочная неприятность. Зайдя в поликлинику сделать сезонную прививку от гриппа и назвав медсестре дату своего рождения, он услышал в ответ гадкий смешок. Будкин вопросительно посмотрел на женщину, пытаясь выяснить в чём дело, но та промолчала и, строя нахальные глазки, снисходительно улыбнулась ему в лицо. Этот случай удивил Будкина, но он вскоре позабыл о нём. Однако схожая ситуация повторилась уже при проверке документов на посту ГИБДД. Строгий постовой, остановив автомобиль Тимофея, сразу после прочтения его имени и фамилии, будто в припадке, нагло расхохотался и указал коллегам на него пальцем. «Не надоело ещё?» – спросил инспектор и, не дожидаясь ответа, вернул Будкину документы. Дальше – больше. Сидя в кафе в малознакомой компании, Тимофей, увлёкшись воспоминаниями, между прочим, поведал про родителей и своё детство. Но вместо интереса, который мог бы разбудить в слушателях такой рассказ, новые приятели Будкина повели себя нелепо и глумливо. Отпуская колкие остроты, они скалились и даже нагло гоготали в лицо собеседнику.

Будкину стало страшно. Каждый раз, сообщая при необходимости свою фамилию, дату рождения, адрес проживания, а равно при упоминании своих родственников, реакция окружающих была неизменна – пошлые шутки, сальные ухмылки и грубый смех. Не желая вызывать новую волну издевательств, несчастный Будкин вынужден был замкнуться. Однако, даже когда он рассказывал о вчерашнем дне, на него смотрели в лучшем случае с иронией, как на полупомешанного.

В один погожий зимний день Будкин вышел на улицу и ощутил в себе небывалую лёгкость. Память его была чиста, как свежевыпавший снег, но мир показался ему безрадостным. Тимофей огляделся и, не чувствуя под собой земли, направился вдоль улицы без всякой цели. Он скорее плыл по воздуху, чем шёл. Новое необыкновенное чувство поразило Будкина. Его более ничего не держало и не угнетало. Пропали заботы, волнения, душа была пуста и свободна...

Спустя несколько месяцев Будкин очнулся при весьма странных обстоятельствах на незнакомой грязной кухоньке с лампочкой под потолком без плафона. Потолки были жёлтые в разводах, стены в пятнах от жирных ладоней. На старенькой засаленной газовой плите стояла видавшая виды алюминиевая кастрюлька, источавшая горячий вонючий пар. Будкин сидел на табурете в компании двух незнакомых субъектов с хриплыми голосами и опухшими небритыми лицами. Они, заглядывая в маленький грязный ноутбук и матерясь, о чём-то спорили.

– Тогда позвольте дать маленькую историческую справку. Вы не против? – донеслось из ноутбука.

– Опять про печенегов историю завёл! Надоел! – сказал один из субъектов и опухшей рукой прихлопнул крышку ноутбука.

В этому минуту Будкину показалось, что эта сцена с ним однажды уже случалась. Но теперь ему было уже не смешно.

МОЙ ПАПА

– Как хорошо и гордо быть украинцем! – воскликнул папа за завтраком и обратился ко мне, – Вика, ты понимаешь, как тебе крупно повезло, что ты украинка? Нет, ты этого ещё не понимаешь!

Да, раньше я этого не понимала.
Мой папа важный человек во власти Украины. Он много работает, уходит из дома рано, возвращается поздно, у него постоянные встречи, командировки, выступления. Несколько раз я видела его по телевизору. Говорят, что его знают не только в нашей стране, но и за рубежом. У него широкий круг связей.

– Вика, – продолжал папа торжественно, – весь мир относится к нам, как к богам. Все следят за каждым нашим движением, поддерживают нас! Только вдумайся в это! И мы оправдаем надежды всего человечества. Дело за малым – разбить и победить Россию. И тогда… О, Вика, ты не представляешь, как заживут тогда украинцы. Идёшь ты, допустим, по Парижу, а французы тебе кланяются. В Мадриде в ресторане угощают бесплатно. В Вене в опере дают самые лучшие места. Тоже бесплатно, разумеется! Хорошо быть украинцем, Вика.

Свой день папа начинал с чтения новостей, потому что он патриот Украины. Но когда новости были плохими, мой папа говорил так:

– Ничего не меняется на Украине и в украинцах, как были холопами и совками, так и остаются. Как с ними европейцы ещё ручкаются? Таким селюкам я бы руку побрезговал подавать.

Навозмущавшись вдоволь, он с ненавистью бросал злые взгляды на большой жёлто-синий флаг, висевший у нас во всю стену на кухне. Но если новости были хорошими, мой папа трепал меня по голове, нежно гладил тот же флаг и торжественно заявлял:

– Нет, всё-таки в Украине мы, украинцы, народ не промах. Нас голыми руками не возьмёшь! Нас не обмануть, на колени не поставить, мы – не рабы!

Так папа вел себя очень долго, пока однажды не вернулся домой позже обычного. Лицо его было хмурым и красным. От него пахло водкой.

– Всё, хватит! – крикнул он испуганной маме. – Какие мы украинцы? С чего вдруг?! У меня мама из Смоленска, а у тебя отец из Томска!

Ставя на стол бутылку водки, вынутую из холодильника, он вдруг увидел на стене наш флаг и с силой сорвал его.

– Оксана, ответь, как нам в голову пришла эта чушь, что мы украинцы с Украины? А? – сердился папа.
– Что-то случилось? – спросила мама.
– На совещании был, – налив и выпив рюмку, проворчал отец.
– На фронте что-то не так?

Папа не ответил, но, судя по жёлто-синему полотнищу, валявшемуся тряпкой у мусорного ведра, стало ясно, что дело плохо. Впрочем, через день всё наладилось. Водки папа больше не пил, хотя и был необыкновенно возбуждён.

– Нет, ты знаешь, Оксана, – говорил он маме, – какая древняя у нас история? Как прекрасна наша природа, как плодородна наша земля? Есть ли лучшая нация, чем украинцы? Ну что эти немцы, англичанине, поляки… – тут папа достал вновь купленный флаг Украины, ещё больше прежнего, и приколотил его на кухне к стене. – Про русских я и не говорю, – рассматривая свою работу, отмахнулся он. – Счастье, Оксана, что мы родились украинцами и живём в Украине! Поэтому и побеждаем!

Катастрофа случилась через неделю. Отец вернулся из командировки и, не раздеваясь, с выпученными глазами сразу же бросился на кухню. В ярости сорвав государственный флаг Украины, к нашему удивлению, он быстро повесил другой – маленький российский.

– Запомните! – грозно смотря на нас, прогудел отец. – С этого дня мы больше не украинцы и никогда ими не были! Мы – русские!

Мама посмотрела на отца тревожными глазами, а потом спросила:

– Что случилось?
– Это конец, – после паузы угрюмо сообщил тот и тяжело сел к столу. – Котёл. Фронт провалился. Россия побеждает… И победит, чёрт возьми! – он громко ударил кулаком по столу и на выдохе добавил. – Мы победим! Поэтому, повторяю, наша семья – русская! Русские мы! И всегда ими были. Нет больше никаких украинцев!

Посмотрев на расстроенного отца, я ушла в свою комнату. Не знаю, папа говорит, что мы русские, а я думаю: ну какие мы русские? Разве они такие, как мой папа? Нет. Русские себя так не ведут. Всё же мы украинцы. Настоящие современные украинцы. Мы боги и мы всегда побеждаем.

АНГЛИЙСКИЙ ДЕТЕКТИВ

– Какая вонь! – поморщился молодой инспектор в плаще с приятным лицом и русыми волосами, входя в захламлённую квартирку. – Тут что, собаки жили?
– Это не собаки, Вудро, – просипел полный мужчина в кожаной куртке с обрюзгшим лицом и седыми усами. – И я предвидел это!
– Но как, инспектор?
– Ты молод, Вудро, и многого не знаешь. Здесь жил русский оппозиционер. А вот и он.

Детективы Дамбис и Вудро смотрели на распростёртое в центре комнаты тело. Мертвец лежал на крошечном участке пола, свободном от хлама, пустых алюминиевых банок, коробок с недоеденной пиццей и прочим мусором. Вокруг него суетились судмедэксперты в перчатках и фотограф со вспышкой.

– Запутанное дело, – сказал Вудро, косясь на старшего коллегу.
– Ничего сложного, – важно заявил Дамбис, – я уже раскрыл преступление!
– Но как, инспектор? – удивился молодой детектив.
– Ты молод, Вудро, и многого не знаешь. Это русский оппозиционер, – пояснил Дамбис, – но он не в России. Значит, он беглый оппозиционер. И он убит. Кому выгодна его смерть? Конечно тому, от кого он бежал – российскому государству! А кто этим занимается в России? Кей-Джи-Би! Дело раскрыто, Вудро!

Дамбис выпятил грудь и гордо засопел.

– Постойте! – спохватился Вудро. – А следствие? КГБ уже нет!
– Ты молод, Вудро, и многого не знаешь, – подняв толстый, как сарделька, палец, сказал Дамбис.
– Хорошо, – Вудро подскочил к захламлённому столу. – Смотрите, белый порошок. Уверен, экспертиза покажет, что это наркотик.
– КГБ – коварная организация, – упрямился Дамбис.
– И медкарта рядом, – раскидав хлам, воскликнул Вудро. – Тут чёрным по белому написано, что у жертвы больное сердце!
– Они обманут любого, но не меня! – не унимался Дамбис.
– А вот и записка покойника, – Вудро зачитал грязный листок с каракулями. – «Устал. Хочу закинуться всем, что есть. Потеряю сознание – зовите врачей».
– Десять пуль в спину! – возмутился Дамбис. – Фирменный почерк!
– Но на трупе нет пулевых ранений! – всплеснул руками Вудро.
– Ты молод, Вудро, и многого не знаешь. – заключил опытный инспектор.

***

В уютном домике в Суссексе в кресле перед телевизором сидел инспектор Дамбис. Он любовно поглаживал новенькую Королевскую медаль. В это время строгая дама вещала с экрана:

– Благодаря доблести детективов из Скотленд-Ярда раскрыто чудовищное преступление России против демократии и свободы. Великобритания не позволит деспотичному государству действовать безнаказанно и преследовать независимых политиков. Россия заплатит за всё! Санкции…

Но Дамбис не узнал, какими санкциями грозит дама, потому что в дверь позвонили. Открыв её, детектив с удивлением обнаружил на пороге Вудро, держащего в руках пистолет с глушителем. Дамбис попятился:

– Вудро, ты свихнулся?
– Ты глуп, Дамбис, и многого не знаешь, – заходя в дом и мягко закрывая за собой дверь, проговорил Вудро.

В гостиной Дамбис упал в кресло, а Вудро, наставив на него пистолет, присел на журнальный столик.

– Раньше я зачитывался английской литературой, – начал Вудро. – Диккенс, Дойль, Кристи, Уилки Коллинз... Поэтому я стал полицейским.
– И за это ты меня убьёшь?! – воскликнул Дамбис.
– Позволь представиться, капитан полиции, выпускник Краснодарского университета МВД РФ Дуров. Фамилия – анаграмма. Но ты даже не удивился, когда я бегло прочитал записку на русском...
– Кей-Джи-Би, – пробормотал Дамбис пересохшими губами.
– При чём тут КГБ? – сокрушённо вздохнул Дуров. – Современная Британия отвратительна. Это остров пошлых дегенератов, лишённых ума и таланта. Вы разлагаетесь, Дамбис. И ваша вонь заполнила мир. Политиканы, содомиты, вырожденцы! Где гении, кто прославил вашу страну остроумием, гуманизмом, наукой? Они вращаются в гробах от вашей деградации, – русский помолчал, переводя дух. – Меня направили сюда, потому что уже нет сил смотреть, как вы сходите с ума и во всех бедах вините Россию. Я надеялся возродить логику, но вижу, что без радикальных мер не обойтись. Я займу твоё место и попытаюсь всё исправить.

Дуров взвёл курок.

– Но тебя схватят! – закричал Дамбис.
– Во всём обвинят КГБ, – ответил Дуров и в гостиной раздался выстрел.

МОТИВ

Он вошёл в небольшую квартиру на пятом этаже жилого комплекса чуть покачиваясь. Как только за ним захлопнулась входная дверь, его тотчас одолел сухой хриплый кашель, который, несмотря на дружелюбный морской климат, уже несколько месяцев мучил его, не желая проходить. Казалось, будто в горле что-то мешает изнутри или сдавливает его снаружи.
Небрежно бросив ключи на тумбу, он вступил в гостиную, но так и застыл, протянув руку к выключателю. Перед ним в его собственной тени, как-то необыкновенно удачно скрываясь от света, льющегося из прихожей, в кресле, закинув ногу на ногу, сидел неизвестный. Но даже во мраке можно было разглядеть что-то военное в осанке незнакомца.

– Почему вы не позвонили? – заплетающимся языком спросил он и тут же сердито добавил: – И почему вы заходите ко мне, как к себе домой?

Но тут случился новый приступ кашля, да такой сильный, что ему пришлось даже нагнуть голову, после чего с него мигом слетел весь хмель. На журнальном столике ровно посередине между ним и неизвестным лежал пистолет. Незнакомец заговорил:

– Убить человека непросто, – произнёс он ровным, спокойными и даже приятным голосом, но каким-то уж больно бесцветным. – Это только в массовой культуре кровь льётся рекой. В жизни всё не так. Убийство – это последняя и радикальная мера решения вопроса, после которой мир перестаёт быть прежним. И для неё нужен очень серьёзный мотив. Я давно занимаюсь возмездием и никогда не задумывался о том, какой мотив движет мной. Я не получаю за это баснословных денег, я не сумасшедший и не маньяк. Я не испытываю от этого удовольствия. Меня не накрывает волна неконтролируемой злобы и безумия, как это случается с алкоголиками и наркоманами, которые размахивают столовыми ножами и всем, что под руку попадётся во время бытовых драк. Так почему же я взялся выполнять эту не очень чистую работу?

Неизвестный говорил, а он слушал и в тревоге переступал с ноги на ногу. Пот выступил на лбу, потёк ручьями по вискам, и толстые щёки его как будто запрыгали. Ему хотелось крикнуть, но зубы сжались, словно капкан.

– Когда я был молод, – помолчав, продолжил неизвестный, – я слепо верил, что стою на стороне добра и справедливости. Но со временем мне понадобились доказательства. И знаешь, до чего я додумался, полгода наблюдая за тобой в этом проклятом испанском городишке?

Неизвестный взглянул на него, но тот в ответ только закачал головой, тряся толстыми щеками.

– Все люди на земле знают, что такое добро и справедливость. Даже такому мерзавцу, как ты, это известно. Это вшито в наши души. И от того, какой мотив нами движет, – хороший или дурной, – зависит сила нашего поступка. Зло слабо и трусливо среди людей. А добро, правда и справедливость всегда побеждают. Аксиома.

Неизвестный глубоко вздохнул. Чувствовалось, что слова давались ему с трудом.

– Вспомни, как ты расстрелял моих товарищей, когда угонял вертолёт на территорию врага. Вспомни дрожащий пистолет в своих руках, и как ты испугался, увидев, что они приняли сторону верности, а ты – предательства. Ты и сейчас боишься их, изо дня в день напиваясь и потея, как свинья, потому что знаешь, что мотив твой был подл и низок, а сам ты грязный, ничтожный человек. У моих товарищей был праведный мотив, и они бы тебя победили. Но ты держал в руках пистолет.

В гостиной наступила тишина.

– Сегодня я тебе докажу, – вновь заговорил неизвестный, – что, при прочих равных, добро в нашем мире сильнее зла. А себе, – что моё возмездие и есть справедливость, а значит мой мотив праведный. У меня нет в руках оружия, оно ровно посередине между нами. Ты сильнее, здоровее и моложе меня, ты защищаешься и спасаешь свою жизнь, а я… Что я забыл здесь? Но только почему именно в твоих глазах стоит страх? Потому что известно, что ты - зло, а я – добро.

Ночь была тёплая и звёздная. Мягкий ветерок доносил в город свежий запах моря. В домах спали. Неизвестный закурил и, сев в белый седан, поехал прочь от жилого комплекса. Через час автомобиль на пустыре уже пылал. В аэропорту никто не задержал неизвестного, потому что очевидного мотива для убийства предателя из России у него не было.

ОДИНОКИЙ АМЕРИКАНЕЦ

Я влюбился, друзья мои! Многие скажут, что в моём возрасте это уже неприлично, и добавят, что это старческий вздор, а я отвечу злоязычникам – для высоких чувств годы значения не имеют. Только беда состояла в том, что моя возлюбленная жила далеко за линией фронта. Ах, знали бы вы, какие сообщения она присылала мне, какие соблазнительные образы рисовало моё воображение! Тогда вы не смотрели бы на меня свысока, не потешались, не указывали на мою фотографию ехидным пальцем. Но тише, тише, друзья, больше хладнокровия! Всё по порядку.

Про существование Украины – этой диковинной страны – я впервые узнал от командования, когда мы грузились в самолёт. Мой номер был 31. Несчастливое число. Тоже, что и 13, только наоборот. Я много колесил по пескам Ближнего Востока, скучал на полигонах в Европе, жаркая Аризона служила мне домом... Но про Украину, чтоб мне потонуть в ядовитом болоте, я никогда не слышал.

Наша небольшая группа летела туда воевать с русскими. О, злые русские! Кто их не знает в благословенной Америке? Умные и коварные. Достойный противник даже для такого ветерана, как я. Никогда не мог взять в толк, отчего наше руководство не решится разобраться с этими варварами силой. Ведь армия США самая богатая, мощная, технически оснащённая. Отдай приказ и… Но тише, тише, друзья, больше хладнокровия!

Признаюсь, на Украине нашей маленькой, но сплочённой команде было скучно. Вступать в бои нам не давали, а больше возили по тылам. Видимо, берегли: в конце концов, мы – американцы, а не какие-то там поляки. Скорбные последствия войны мы видели лишь на примере встреч с немцами, французами, шведами и теми самыми поляками. Помню толстого немца. Бравый вояка! Разукрашенный, с крестами. Важный, как Бисмарк. Мы посмеялись над ним, а он обиделся и сказал, что после его появления на фронте нам русских не достанется. Через пару дней его тяжёлую обгоревшую тушу волокли обратно в сторону Польши. То же самое случалось и с французами, и со шведами, про поляков я уже и не говорю. Некоторые даже не вернулись с передовой. За что русские нас так не любят? Только за то, что мы приехали на их землю в них же и пострелять? Варварство! Но тише, тише, друзья, больше хладнокровия!

Она появилась в моей жизни на пятый месяц томления на Украине. Моя душенька. Украинка. Радость моя. Я всегда был одинок, а тут ещё и скука заела. И вот слышу я в эфире её голос. Напевный такой, мягкий, ласковый. Много хорошего мне нашептала и наобещала. Говорила, выйди друг-американец в чистое поле, я тебя там ждать буду. И сделалось мне с тех пор неспокойно, друзья. Обуяла меня одна единственная мечта – свидание с любимой. А когда моя подруга сообщила, что злые русские задумали её обидеть, тут даже моё старое сердце не выдержало и захрустело ржавыми клапанами так громко и сердито, что находившиеся поблизости сослуживцы с испугом и удивлением обернулись в мою сторону.

Отказать ей было выше моих сил. Оставил я и гарнизон, и товарищей боевых, и отправился в путь. К тому времени подруга моя уже находилась в оккупации, но обещала, что вырвется ко мне, что судьба положила нам быть вместе, что не разлучимся мы никогда.
Дорога мне выпала тяжёлая, мрачная и разбитая. Кругом ни души, а по обочинам только мертвецы обгорелые стоят. Нескоро я добрался до места, а когда приехал, позвал любимую:

– Выходи ко мне, моя душенька, приехал твой верный друг-американец!

А она мне в ответ:

– А ты встань чуть поближе, друг-американец, плохо тебя вижу. А теперь чуть левее. Вот так. И закрой глаза. Сейчас вылетит птичка.

Хотел было спросить, что за птицу счастья сулит мне моя душенька, но пернатая прилетела раньше. Ударила в голову так, что искры горячие посыпались. Аж внутренности загорелись и завопили: «За що?!».

И вот сквозь гул пламени слышу я в эфире звонкую русскую речь:

– Выманили-таки «Абрамс»! Пять месяцев три отделения за ним охотились! Но подбили мы!

Обидно мне, друзья. Думал, что еду на Украину, а это Россия, оказывается. И за что нас здесь не любят? И какого чёрта я, старый дурак, здесь забыл и стою один? Но тише, тише, друзья, больше хладнокровия!

ПОХОРОНЫ ЛИБЕРАЛА

– Чуть не опоздал! Прошу извинить, кого хороним? – к человеку, идущему в траурной процессии за катафалком, подскочил суетливый гражданин в шляпе.

Скорбящий, с квадратным лицом и тонкими злыми губами, окинул подошедшего подозрительными взглядом.

– Российского либерала, – хмуро сказал скорбящий.
– А точнее?
– Российского оппозиционера.
– А ещё точнее?
– Уголовника, экстремиста, иностранного агента.
– Ну, имя-то у него есть?
– А вам какая разница? – насупился скорбящий и, наступив в грязную весеннюю лужу, расстроился ещё больше.
– В самом деле, никакой, – согласился суетливый и мечтательно посмотрел в пасмурное небо. – Я всё равно их по именам не знаю. И что с ним стало?
– Убили.
– Убили? Кто же?
– Известно кто – власти.
– Почему они?
– А кто ещё?

Гражданин в шляпе пожал плечами.

– Будто только власти могут убить. Может быть, он сам. Он же оппозиционер.

Скорбящий грозно посмотрел на гражданина.

– Вы чушь несёте!
– Чем моя версия хуже вашей? – невинно спросил суетливый.

Дальше пошли молча. Вдруг по воздуху над толпой пронёсся политический лозунг. Суетливый в шляпе вздрогнул, потому что его спутник внезапно заорал басом: «Россия будет свободной!»

– Зачем вы кричите? – удивился гражданин в шляпе. – Мы же на похоронах, а не на митинге.
– А вам-то что?
– Вы и в храме кричать будете?
– Буду! – упрямо сообщил скорбящий.
– Нехорошо, – укорил суетливый. – Усопшему было бы неприятно. Он, наверно, верующий был?
– Он? – усмехнулся скорбящий. – Церковь на дух не переносил!
– Так зачем же его в храм везут? – поинтересовался суетливый и сам, печально покачав головой, ответил: – Для показухи.

Скорбящий фыркнул.

– Здесь всё для показухи, – продолжал гражданин в шляпе. – Человека в последний путь провожаем, а все кричат, лица злые, камеры кругом. Разве так в вечность отпускают? Хотя, простите… Вот и грустные люди стоят.
– Это посольские, – пробормотал скорбящий. – Американцы, французы, немцы, поляки…
– А усопший разве не российский оппозиционер?
– Российский.
– Вот видите, – совсем огорчился суетливый.
– Что?
– А много хорошего для России покойный сделал? Для людей?

Этот вопрос смутил скорбящего, и после короткого молчания он ответил:

– Да, в целом, ничего. Это не его обязанность, он…
– Понимаю, – закачал головой суетливый. – А родственники, жена, дети, друзья здесь?
– За границей, – недовольно буркнул скорбящий и опять проорал лозунг.
– А вы говорите, что власть убила, – дав спутнику вдоволь накричаться, сказал суетливый.
– А кто же?
– Сам умер, сам.

Скорбящий с недоумением воспринял этот категоричный вывод.

– Ну, послушайте, – заговорил суетливый, смотря себе под ноги, – смогли бы вы жить на свете, зная, что родственники, жена, дети, друзья бросили вас и уехали за границу? Сами вы уголовник и иностранный агент, и ничего хорошего для людей не сделали. Ваши немногочисленные сторонники – злые скандалисты, которые тащат ваше тело в нелюбимый вами храм с целью поорать там и устроить скандал. А единственными живыми существами на земле, погрустившими о вас недолго, станут иностранцы, которые вас и человеком-то не считали, а лишь проектом. Смогли бы так жить? Я бы не смог. Я бы умер.
– Он был не такой, – грубо возразил скорбящий, но в его глазах промелькнул страх, и он громко повторил: – Он был не такой!
– Такой – не такой, – тихо ответил суетливый, – а вот умер же. А ещё колени...
– Какие колени? – удивился скорбящий.
– Слышал, что соратники из жадности заказали короткий гроб, теперь у покойного колени подогнуты.
– Вы сами-то кем будете? – рассердился скорбящий.
– Я? – словно очнувшись, переспросил суетливый. – Я большой поклонник нашей оппозиции. Ни одной акции не пропустил. Сидя за рулём автозака, столько историй от либералов услышал, что мне жалко их стало. Дай, думаю, приду. Ведь даже у самых низких подлецов должны быть искренне скорбящие по ним люди. Для такой толпы одного меня, конечно, мало, но больше он и не заслужил.

Скорбящий долго, с неописуемым ужасом, смотрел на гражданина в шляпе, затем отстал на шаг, потом на два и скоро остался на дороге один, смотря вслед уходящей вдаль траурной процессии.

ДРАКОН

– Дракон никогда не ошибается! – сидя за завтраком и стуча ложкой по грубому столу, кричал Гуменюк своей матери.
– Так уж и не ошибается! – возражала родительница, поднося нескладному долговязому сыну с угреватым лицом кружку жидкого чая без сахара.
– Никогда!

Для обитателей бедной мазанки, расположенной за стенами столичного Города это утро было особенным: Гуменюку предстоял первый рабочий день в качестве слуги Дракона. Юноша слыл на хуторе дурачком, тем удивительнее стала новость, что, пройдя строгий отбор, его согласились взять в услужение.

– А зачем отца забрали на войну, если наши побеждают? – не унималась мать.
– Глупая ты! – хлебая чай, ворчал Гуменюк. – Дракон же сказал - для ротации.
– Для ротации? – подала голос вошедшая со двора босоногая сестра. – А почему все едут туда, а назад не возвращаются?
– И ты дура! – рявкнул юноша. – Они в Европе отдыхают. Так Дракон сказал.
– А женщин зачем тянут на войну и детей стрелять учат, если, как говорит твой Дракон, русские скоро за Урал сбегут? – не унималась рассерженная мать.
– Дракон мудрый! Ему виднее! – подняв вверх длинный кривой палец, сообщил Гуменюк и добавил: – Теперь всё, как в лучших армиях мира.

Мать плюнула и передразнила:

– Мира, мира! Не было на нашей земле такого, чтобы Драконы правили. Ослы были, не спорю, но чтоб Драконы…
– Это, мамаша, европейская традиция, – пояснил Гуменюк. – А мы – Европа. Франция, Германия – великие страны, они сокрушали Россию, когда ими правили Драконы.
– Кто сокрушал Россию? – удивилась сестра и засмеялась заливчатым смехом.
– Историю Дракона надо читать! – надменно пояснил Гуменюк. – Немецкий Дракон до Москвы дошёл, да союзники Россию спасли. А французский вообще в Москве сидел. А теперь у нас свой Дракон! Не хуже тамошних. Лучшее от них взял! С ним Россию и победим!
– Посмотреть бы на твоего Дракона, – проговорила мать. – Как на престол сел, так сто лет его и не видели.
– Вам, простолюдинам, и не дадено. Вам надо верить!

Сказав это, Гуменюк допил чай и, ударив пустой кружкой об стол, вышел. Путь до столичного подземелья Дракона предстоял неблизкий. Юноше надо было пройти под высокой аркой ворот, миновать рыночную площадь и свернуть на широкую улицу, в конце которой и находился вход в логово. Город, к удивлению Гуменюка, полнился слухами и роптанием. Люди отказывались верить Дракону, удивлялись его безрассудным указам, заставляющим вести бессмысленную войну, и шептались о том, что Дракон потерял разум. На рыночной площади юноша стал свидетелем скандала: пара военных в чёрных касках с рогами схватили ветхого старика и затолкали его в клетку.

— На войну, — услышал Гуменюк обречённый голос бабы, словно провожающей старика в последний путь.

Все попытки горожан отбить новобранца прервала решительная автоматная очередь.

Обида за слова матери и сестры, усомнившихся в мудрости Дракона, и чёрная неблагодарность народа возмутили юношу до такой степени, что он положил непременно рассказать обо всём хозяину.

Гуменюк прислуживал на кухне. Дракон был прожорлив, и слуги нескончаемым потоком заносили в обеденный зал разнообразные блюда, устилая ими золотой стол перед троном, после чего двери наглухо закрывались. От грохота бьющейся посуды и ужасающего чавканья, доносившихся из зала, у Гуменюка пробегал мороз по коже.

«Могуч и силён Дракон», – думал Гуменюк с придыханием, представляя свирепость монстра. Однако встретиться со своим хозяином ему до поры не удавалось. Однажды после подачи блюд Гуменюк не вышел из зала вместе со всеми, а спрятался за портьерой. Долго томиться в укрытии ему не пришлось. Двери, ведущие в покои Дракона, отворились и оттуда появилась безобразная колченогая обезьяна с чёрным рогатым шлемом на волосатой голове. Она гримасничала и приплясывала. Примат сразу же забрался на стол и начал пожирать снедь, разбрасывая блюда. Сцена до того поразила Гуменюка, что, не выдержав, он вышел из укрытия и спросил:

– А где Дракон?

Лакеи, ожидавшие окончания трапезы, в страхе услышали, как из-за дверей донёсся предсмертный жалобный стон, перекрываемый гортанным рычанием необузданного чудовища.

ЛУЧШАЯ ИНВЕСТИЦИЯ

– Прошу прощения, что дают? – спросил седой мужчина с длинным точёным носом в дорогом сером пальто.
– А вы разве не слышали? – удивился молодой человек в широких штанах, освобождая ухо от гарнитуры. – Вышло постановление правительства о свободной раздаче ценностей.

В небольшом провинциальном городке под ярким, но ещё прохладным и бледным весенним солнцем выстроилась длинная человеческая вереница в Многофункциональный центр. Людей было так много, что электронную запись отменили и пропускали посетителей по старинке – по живой очереди.

– Ценностей? – переспросил седой и нахмурился.
– Да, но не тех, о которых вы подумали.
– Я ни о чём не подумал...
– Чтобы людям жилось лучше, – простодушно продолжал молодой человек, – по всем городам развозят ценности, и всякий берёт то, чего ему не хватает.

Увидев на лице седого выражение замешательства, юноша пояснил:

– Ну, например, кому-то нужно здоровье, кому-то богатство, а кому-то талант. Одни жаждут славы, а другим, например, не хватает ума или даже счастья.
– А, понимаю, – закивал седой. – А вы за чем стоите?
– За славой, – застеснялся молодой человек. – Здоровье есть и голова варит. Дело за малым. А вы бы что взяли? Богатство, наверно? – он покосился на золотые часы седого.
– О, нет, – отмахнулся тот. – У меня всё есть. Да и стоять я не буду. Я – инвестор.
– Никогда не думал, что есть инвесторы, которым ничего не надо, – улыбнулся молодой человек.
– Я так не сказал, – подмигнул седой. – Я сказал, что стоять не буду и лично мне ничего не надо. Я возьму то, что выкинут вон в ту мусорную урну.
– Откуда вам известно, что в урну выкинут нечто действительно ценное?

Как только молодой человек произнёс эти слова, из здания Многофункционального центра вышла ярко накрашенная брюнетка, что-то скомкала в руке и кинула в сияющую на солнце холодным хромом мусорку.

– За долгие годы деятельности, – заговорил инвестор, – я выучил две вещи: во-первых, люди сами не знают, что хотят. А, во-вторых, они не придают важности тем ценностям, которые достались им даром. Это как воздух: если он есть, его никто не замечает. Но попробуйте его отнять… Вот, возьмите, – он протянул молодому человеку визитную карточку. – Когда насытитесь славой, приходите. Но поспешите, ведь ко мне придут и другие.

Сказав это, седой спокойно подошёл к урне и к удивлению многолюдной очереди начал ворошить её содержимое, а затем, найдя что-то, сел в автомобиль и уехал.

Прошёл год, но в городе не нашлось никого, кто бы остался доволен своим выбором. Получив здоровье, богатство, славу и даже счастье с любовью, людям чего-то не хватало. И тогда юноша вспомнил странного инвестора. Приехав по адресу, указанному на визитке, он наткнулся на крошечный, но удивительно изящный магазин. Оказавшись внутри, он ещё сильнее поразился гармонии и совершенству оформления интерьера, делавшее обыкновенное в общем-то помещение незабываемым и рождавшим в его душе самые возвышенные чувства. За дубовым прилавком гостя с любопытством и вниманием встретил тот самый инвестор.

– Что вы тогда забрали из урны? – сразу же с порога спросил молодой человек.
– То, без чего человеческая жизнь не имеет смысла и чем люди бессовестно и ежедневно пренебрегают, – развёл руками седой. – Без чего пусты стихи, проза, картины, музыка, архитектура. Без чего любовь лишена возможности выразить себя, а счастье коротко и неощутимо. Без чего весна, лето, осень и зима становятся лишь временами года, цветы – невзрачными растениями, а восход или закат солнца – только астрономическими процессами. Без этого даже коты – обыкновенные звери, а костюмы и наряды – нелепые тряпки, натянутые на безобразные тела. Я взял то, что брюнетка перепутала с привлекательностью, поэтому и выкинула. А я забрал. Потому что, наслаждаясь ей, даже умереть не страшно.
– Так что, что вы взяли? – подступив к прилавку, взволновался молодой человек.
– Вы слышали небрежную фразу «ради красоты»? Вот её я и взял, – ответил инвестор и прибавил. – Вам повезло, вы первый, кто пришёл. Готов взять за толику красоты половину вашей славы.

После долгого молчания юноша согласился.

ФОРМА И СОДЕРЖАНИЕ

– Превосходно, восхитительно, блеск! Посмотрите, какой материал, какой крой, а глубина цвета… Ммм! – заливался соловьём кучерявый брюнет Паскуале Аллеттаторе и целовал кончики своих ухоженных пальцев. – Нет-нет, ничего не говорите! Я знаю! Я превзошёл сам себя!

Плотный и важный лысеющий немец Зигель сделал тяжёлый шаг из примерочной и медленно приподнял белёсую бровь, осматривая свой новый наряд. В самом деле, фасон сшитого для него костюма подходил безукоризненно. Подчёркивал достоинства, скрывал недостатки, а главное - внушал солидность, строгость и гордость. Одежда вмиг стала второй кожей немца, настолько первоклассно она была скроена. А итальянский портной в ярко-зелёной жилетке не унимался:

– Герр Зигель, согласитесь, дорогой, что вы не зря потратили столько времени, отвечая, как необоснованно грубо вы выразились со всей немецкой прямотой, на эти дурацкие вопросы! Ведь главное в нашем деле что? Чтобы форма соответствовала содержанию! Показать красоту вашей души, герр Зигель – единственная моя мечта!

Ателье «Форма и Содержание» итальянского портного Паскуале Аллеттаторе, расположенное на узенькой улочке Милана, не сразу обрело широкую популярность. Славе мешала необыкновенно долгая проволочка, которая длилась от размещения заказа до его готовности. Задержка возникала потому, что остроумный Аллеттаторе, кроме многочисленных и дотошных примерок, разработал свою оригинальную методику пошива идеальной одежды. В отличие от рядовых ателье, где клиент приходил и заказывал то, что, как он считал, ему подходит и нравится, в «Форме и Содержании» обещали сшить костюм, опираясь исключительно на его психологический портрет. Это лишало заказчика жестоких мук выбора, суля гармоничный сплав внутреннего содержания и внешнего облика. С этой целью Аллеттаторе предлагал клиенту увесистый том психологических тестов, на которые тот должен был ответить, чтобы получить идеально подходящий только ему одному костюм. Надо признать, что не все заказчики соглашались тратить время на многочисленные задачи и покидали ателье Аллеттаторе, отправляясь к его конкурентам. Но зато прошедшие испытание переживали яркое восхищение от работы мастера и за короткий срок сделали ему абсолютно бесплатную рекламу. Вскоре на пороге ателье стали появляться все более и более важные и состоятельные гости, пока дело, наконец, не дошло до высших европейских чиновников. Герр Зигель как раз и был министром в правительстве немецкого канцлера. Теперь он стоял перед ростовым зеркалом и любовался собой и своим новым нарядом.

– Роскошно, шик, чудесно, – тараторил ему на ухо Аллеттаторе, смахивая с плеч клиента невидимые пылинки.
– Да! – вдруг крикнул немец. – Это хорошо! Это даже лучше, чем хорошо! Всё наше правительство будет у вас одеваться!
– О, почту за честь, почту за честь! – кивал портной.

Расплатившись, герр Зигель уже собирался уходить, как Аллеттаторе преградил ему дорогу.

– Что за шутки! – вскипел немец.
– Простите меня, герр Зигель, но я не могу выпустить вас в зал. Разрешите проводить вас через чёрный ход.
– Это зачем? – удивился клиент.
– Понимаете, дело в том, что в зале своей очереди ожидают русские, – прошептал портной.
– Они тоже пришли шить костюмы? – нахмурил брови герр Зигель.
– Если бы… – итальянцу было неловко. – У них в России свои портные есть. И тоже, знаете, форма и содержание, форма и содержание... Приехали проконсультироваться.
– Ну и что?
– Может и нечего, но форма у них поновее вашей будет. Каски, броня. Увидят вас – могут и побить. А то и хуже...
– А-а-а! – испуганно ахнул немец, что-то сообразив. – Тогда, конечно, идёмте через чёрный ход.
– Вы не переживайте, – успокаивал портной, – вы там не один будете. Я вас всех разом провожу.

Через несколько минут на грязную улицу проходного двора высыпали напуганные русскими гостями клиенты ателье «Форма и Содержание». Среди них был английский колониалист в пробковом шлеме с искажённым от злобы лицом, француз в надкусанной двууголке и украинский националист в поросячьей кепке. Замыкал череду испуганных беглецов герр Зигель в нацистской форме с простреленной фуражкой на голове.

Друзья, сегодня техническая публикация.

Вначале напоминаю, что в ближайшее время нам всем без исключения предстоит сделать выбор. Ведь решение не голосовать – это тоже выбор. А каждый выбор, как известно, имеет свои последствия. Самый соблазнительный вариант – пройти мимо события без затраты усилий. Но такой путь – холоден и мёртв, потому что в нём нет действия, нет жизни и созидания. А благополучие и радость достигаются только делом. Поэтому не ошибитесь.

Отдельно благодарю всех, кто угощал меня кофе. Спасибо вам большое! Это очень приятно!

Следующая новелла выйдет по обычному графику – во вторник. А пока, если кто пропустил, можно почитать сборник ранних миниатюр и сравнить начальные работы с современными.

Хороших выходных, друзья!

УДАРНЫЙ БЮЛЛЕТЕНЬ

– Ух ты, сколько нас собралось! – визгливым голосом воскликнул неопрятный блондин с кривым ртом и жёлтыми кругами вокруг глаз.

Заняв место в хвосте длинной очереди, тянущейся к избирательному участку, он обращался к стоящему впереди мужчине, по виду обывателю. Тот был круглолиц, румян и по причине празднования Масленицы ел жирный блин из салфетки.

– Вам за кого сказали голосовать? – поинтересовался блондин.

Любитель блинов обернулся и, смерив блондина недоверчивым взглядом, отвернулся обратно, не удостоив того ответом.

– Я имею в виду, за какого кандидата? – не унимался блондин.
– Ни за какого, – не поняв вопрос, пожал плечами обыватель.
– То есть как ни за какого? Нам всем сказали за кого голосовать.
– Выборы – это свободное волеизъявление. Здесь указывать нехорошо.
– Почему нехорошо? Или вы не из свободных людей, имеющих своё мнение? Вы бюджетник?

Румяный повернулся к блондину и сурово спросил:

– А вы, собственно, кто?

Глаза блондина пугливо забегали, и, пригнувшись, он скороговоркой прошептал:

– Российский либерал, оппозиция, сопротивление режиму, понимаете? – и уже громче и развязнее добавил. – Пришёл по команде голосовать за любого соперника президента, лишь бы власть проиграла. Впрочем, как и все тут!
– Ну, положим, не все, – раздался сиплый голос из очереди.

К спорящим подошёл страдающий одышкой вислоусый толстяк с прилипшими к лысине редкими волосами и сразу же уставился жадным взором на блин в руке обывателя. От него ждали продолжения реплики, но он только сопел, не в силах оторвать взгляд от блина.

– Вы тоже бюджетник? – осторожно спросил либерал.
– Кто? – испугался толстяк. – Я? Нет! Я из Житомира. Из Украины...

Тут блондин выкинул фокус. Воздев к небесам руки, он со стоном умирающего лося бухнулся перед толстяком на колени.

– Не надо, зачем?! – засуетился украинец.
– Это он вас благодарит! – усмехнулся обыватель и, зажмурившись от удовольствия, сочно укусил блин.
– За что?
– За то, – смакуя ароматное кушанье, пояснил обыватель, – что ваша страна помогла нам сплотиться. Видите, сколько людей пришло, если не пулей, то хоть бюллетенем ударить по майданной власти за обстрелы мирных граждан.
– Ни-ни! – замотал головой толстяк. – Меня к тем властям не приплетайте. Сам чудом сбежал!
– Тогда что ты тут забыл? – поднимаясь и отряхивая и без того протёртые на коленях штаны, разочарованно и зло зашипел блондин. – Ты в окопах должен сидеть, защищать свободу и демократические ценности!
– А что это? – спросил беглый украинец.
– То, что есть у вас, там в Украине!
– Понимаю, – кивнул толстяк. – А я уж подумал, что вы про выборы. У нас, как только те ценности наступили, – вот эти свобода с демократией, – так сразу границы закрыли и выборы отменили.
– Потому что они вам не нужны! – взвизгнул либерал.
– Действительно! – согласился украинец. – Зачем они нам, если мы от рабства избавились? Только народ смущать.
– И мысли прокремлёвские навевать, – подхватил обыватель. – Выборы долой!

Толстяк печально вздохнул:

– Долой. Только…
– Что только? – нахмурился либерал.
– Очень хочется посмотреть, как при диктатуре люди живут.
– Тяжко живём! – согласился обыватель, вытирая салфеткой масляные губы.

Украинец сглотнул.

– И краем глаза на бюллетень бы взглянуть, на этот ударный документ.
– Это пожалуйста, можем показать! – сказал обыватель.

Компания зашла в избирательный участок. Не успев рассмотреть чудо-бюллетени и проголосовать, все трое оказались свидетелями нелепого инцидента: при попытке влить в урну для голосования принесённую с собой зелёнку бдительными избирателями и членами комиссии была задержана женщина.

– Дура, и не лечится! – заключил обыватель, глядя, как полицейские выводят её из участка.
– Это и есть настоящий протест! – подхватил либерал.
– Это не протест! – заявил гость из Житомира. – Это наши кастрюлеголовые из Украины людей зомбируют.
– На одном языке говорят, – усмехнулся обыватель. – Что ваши наци, что наши зомби!

Выйдя на улицу, все трое с чувством исполненного долга разошлись в разные стороны. И только либерал, не спавший всю ночь, к утру понял, что он снова крупно проиграл.

ДЕНЬ ПРАВДЫ

– Дамы и господа! С вами невозможно работать. Вы заврались! Когда вы врёте народу, тут греха нет, но вы увлеклись и врёте себе, друг другу, и что ещё хуже, – союзникам. Мы за океаном перестали понимать: говорите ли вы то, что хотите сказать, или вы лжёте, стараясь обмануть Россию.

Подтянутый американец с подвижным бритым лицом, в хорошем костюме сверкал глазами на сидящих за длинным столом лидеров Европы. Те хмурились и всем видом выражали несогласие с нападками чужака.

– Мистер Бек, – ответил за всех немецкий канцлер, – вы к нам несправедливы!

Спецпредставитель по Европе мистер Бек подскочил к немцу и, наклонившись, невинно спросил:

– Герр канцлер, скажите, пожалуйста, вы против нацизма?
– Так точно! – вскакивая по стойке смирно, крикнул немец. – Я против нацизма!
– Тогда зачем вы тянете руку?! – прокричал Бек.

Немец посмотрел на свою выброшенную вперёд ладонь, одёрнулся и испуганно прикрыл ею рот.

– Сядьте, герр канцлер, стыдно! – приказал мистер Бек и тут же спросил: – А Индия зачем здесь?
– Это премьер Великобритании, – подсказали американцу.
– А-а, – кивнул Бек и обратился к смуглому англичанину, который тоже тянул руку. – Вы хотите что-то спросить?
– Я? – удивился премьер Великобритании и посмотрел себе за спину. – Нет, я хочу сказать, что я тоже против нацизма!
– И мы, и мы против нацизма! – загудели сидящие за столом, вскакивая и вскидывая вперёд руки.
– Замолчите! – не выдержав, закричал мистер Бек. – Вы заявляете, что против нацизма, но тянете руки так, что возникает ощущение, будто я в ставке Гитлера! Или вот вы! Да, да, вы, месьё!

У края стола, стараясь быть незаметным, сидел щуплый длинноносый француз. Отвернувшись, он делал вид, что интересуется происходящим за окном.

– Вы заявили, – грозно продолжил мистер Бек, выжигая взглядом президента Франции, – что Украина в конфликте с Россией скоро проиграет. И тут же, чтобы запутать всех окончательно, объявили о планах отправить на Украину свою армию. Зачем?
– Хотят знамя своё передать, – захихикал венгр, – белый флаг!
– Нет, нет и нет! Это невыносимо! – горячился американец. – От вашего вранья все сходят с ума. Вчера вы уверяли, что ветряки и навоз – лучшая энергетика, а сегодня сообщаете, что будущее за АЭС. Вы грозились не называть президента России президентом и тут же согласились вести с ним переговоры. Недавно вы обещали Украине миллион снарядов, а теперь заявляете, что вас не так поняли, и эти снаряды надо где-то покупать самой Украине. Да, спорт! – американец хлопнул себя по лбу и указал на седого немца, испуганно хлопающего глазами. – Вот с вас мы и начнём!

Мистер Бек вытащил президента МОК из-за стола и поставил у стены на видное место.

– Вы, господин хороший, – говорил американец, – в своём лицемерии превзошли ярых политиков, превратив олимпийское движение в комитет политической инквизиции. Ваши нападки на Россию США одобряют, но вы потеряли берега! А чтобы вы все пришли в себя, принято решение в качестве профилактики провести хотя бы один День правды! Для начала проведём простой тест.

Мистер Бек взял со стола чистый лист и выставил его перед дрожащим президентом МОК.

– Что это? – спокойно спросил американец. – Просто скажите, что вы видите.

Лицо чиновника побледнело, затем пожелтело и в заключение приняло землистый оттенок. Он попытался заговорить, но язык не слушался. Наконец, нарушив тревожную тишину зала, раздался выкрик президента МОК:

– Мы против политизации спорта! Российские спортсмены несут ответственность за действие своего государства!

Прокричав это, чиновник потерял сознание и рухнул на пол.

– Что ж, – расслабляя галстук, проговорил мистер Бек. – Значит будем сидеть до ночи, пока не научимся хотя бы в простых вещах говорить правду.
– Ужас, – простонала председатель Еврокомиссии. – Если нам так плохо, каково же русским.
– Ошибаетесь, – толкая безжизненное тело президента МОК ботинком, возразил мистер Бек. – Русские говорят, что думают. Но ещё хуже, что они и делают то, о чём говорят!

На следующий день еврочиновники в полном составе не вышли на работу. Они отправились лечить вывихнутые челюсти и прикушенные языки.

ОСОБЕННЫЕ

– Мне жаль, но в вашем случае делать прогнозы я не возьмусь.
– Но вы же сказали, что медицина сейчас очень развита…
– Тут дело не в медицине.

Доктор Вербов, высокий худощавый мужчина с седеющей щетиной на сером лице и мягким, но тревожным взглядом, чуть прихрамывая шёл по коридору клиники. Рядом, пытаясь попасть в такт его шагов, суетилась хорошо одетая полноватая женщина с длинными рыжими волосами. Всякий раз, когда доктор произносил беспощадные слова, она сочувственно косилась назад, на подростка, оставшегося сидеть возле только что покинутого кабинета – её сына.

– Но вы давали надежду, – возражала женщина.
– Я ошибался, – признался доктор Вербов. – Я ещё не знал всей правды.
– Какой правды?

Доктор и женщина дошли до конца длинного коридора и встали у широкого чистого окна, за которым светило весёлое весеннее солнце. Нагретое снаружи оконное стекло источало в помещение колеблющийся жар.

– Вы описали общую ситуацию, трагедию, но не сказали о том, что сделал Андрей, – твёрдо настаивал доктор Вербов. – Вы не сообщили о количестве людей.
– Да какая разница?! – всплеснула руками женщина. – При чём здесь они, когда речь идёт о моём сыне. Один, два, десятки. Будь их хоть сотня, разве это имеет значение? Как будто это что-то меняет!
– Боюсь, что это меняет всё, – сухо заключил доктор Вербов и, заложив руки за спину, направил в окно отрешённый взгляд.

В пустом коридоре наступила тяжёлая минута, когда всем троим окончательно стало ясно, что поправить уже ничего нельзя. Судьба предопределена и в чудо верить нет никакого смысла.

– Вы не понимаете природы того, что совершил ваш сын, – не оборачиваясь проговорил доктор Вербов.
– Да, он очень смелый мальчик.
– Смелость здесь ни при чём. Все почему-то считают, что для поступка нужна отвага, дерзость, сила. Наверно, и эти качества необходимы. А всё-таки не они то главное, что движет человеком.
– Зачем вы мне это говорите сейчас, когда…? – после короткого молчания пробормотала женщина.
– Представьте, – перебил собеседницу доктор, – сотни, а то и тысячи умных и безжалостных людей, огромные капиталы, месяцы, а возможно и годы планирования, прогнозы, риски, отработка результата. Десятки организаций, корпящих ради одной единственной цели – посеять террор. Убийство мирных людей. И вот когда это зло сфокусировалось, дошло до точки, окончательно выковалось в тонкий чёрный клинок для удара… На его пути встаёт мальчик, подросток. А может быть и девочка. А может быть мужчина или женщина. Случайный человек, который своим поступком рушит страшный замысел, уводя людей из-под жестокого удара. Как вы думаете, после этого невидимого поединка, заглянув в мрачные глаза такому колоссальному злу, человек сможет остаться прежним?
– Я найду другого специалиста! – резко сказала женщина и направилась к сыну.
– Герои – это не про славу! – крикнул вдогонку доктор Вербов и тихо, как будто про себя, добавил: – Это про незаживающую рану от встречи с настоящим злом.

***

– Андрей! – позвал доктор Вербов своего несостоявшегося пациента.

Андрей шёл по парку, слегка наклонив вниз голову и о чём-то думал. Услышав окрик и подняв глаза, подросток сразу узнал доктора Вербова и неспеша подошёл к скамейке, на которой тот расположился. Доктор сидел как-то странно и нелепо, вытянув вперёд не согнутую в колене левую ногу.

– Всё ещё чувствуешь запах гари? – спросил он.

Подросток сел и молча кивнул.

– И слышишь выстрелы? – продолжал узнавать доктор.

Андрей снова кивнул и прибавил:

– И крики.

Коротко помолчали.

– Я попытаюсь сделать всё, что смогу, – наконец сказал доктор. – Но ты встал на пути страшной силы. Скоро должно поутихнуть. Нужно время.
– Откуда вы знаете? – хмуро спросил Андрей.
– Я – врач, – почему-то заулыбался доктор Вербов. – Много, где побывал. И, как и ты, люблю людей.

Тут он похлопал себя по несгибаемой ноге. Андрей проследил за жестом и тоже улыбнулся. Через минуту новые друзья, не торопясь, шли по аллее свежего весеннего парка и смотрели на радостные и беспечные лица гуляющих.

– Наверно, они нас никогда не поймут. Но они будут стараться, будут стараться, – сказал доктор.

САМОЕ МЕНЬШЕЕ

Егор Кроликов, некогда писавший популярные романы в России под более звучным псевдонимом Крокодилов, а ныне преподающий в провинциальной французской школе русскую литературу, вошёл в свою съёмную квартиру и застонал. Он повалился на диван и застонал ещё громче, отчего его вытянутая физиономия в очках стала совсем длинной и либеральной.

– Лида! – позвал он жену.

Из крохотной кухни появилась усталая супруга, брезгливо вытирающая руки о полотенце. С тех пор, как Кроликовы бежали из России в боготворимую писателем Францию, их финансовое положение сильно пошатнулось. В России мэтра признали иностранным агентом, отчего издатели обходили его стороной. Накопления были проедены, и Лидии Михайловне пришлось вспоминать рецепты простых пролетарских супов, умение мыть посуду и вести домашние дела.

– Ко мне в класс зачислили мальчика, – тяжело дыша, говорил Кроликов. – Из семьи украинских беженцев!
– И что? – подала голос Ульяна.

Дочка Кроликовых четырнадцати лет стояла в дверях и, скрестив руки на груди, недовольно глядела на отца. Она не могла простить этого непутёвого человека, утащившего её из роскошной Москвы от друзей с развлечениями в это проклятое лягушиное захолустье.

– Что?! – вскипел Кроликов, подскакивая. – Я уже обещал, что стану его личным репетитором по французскому, подтяну по математике, а в пятницу мы ждём всю его семью на ужин.
– Зачем? – удивилась супруга.
– Это меньшее, что мы, граждане России, можем сделать за века оккупации Украины. Именно в эту драматичную минуту, когда российские войска штурмуют демократическое государство, надо послать сигнал и показать, что не все русские одинаковы, и есть желающие поддержать милых и дружелюбных людей из Украины.

Милыми и дружелюбными оказались три круглых лица по фамилии Полоз, нависшие в пятничный вечер над обеденным столом Кроликовых. Ели они с аппетитом, демонстративно не замечая хозяев и переговариваясь исключительно между собой. На вежливый вопрос, как они устроились, Полоз старший, поковыряв вилкой в зубах, хмуро пожаловался на скромное пособие и отсутствие должностей в международных корпорациях. Заодно он попросил у писателя автомобиль, а жена Полоза позвала Лидию Михайловну помочь ей по хозяйству. Кроликов на всё согласился.

– Почему я должна им помогать? – после ухода жертв оккупации, возмутилась Лидия Михайловна.
– Это меньшее, что мы можем для них сделать! – указал Кроликов.

Жизнь Кроликовых, и без того еле сводивших концы с концами, стала ещё тяжелей. Они давали Полозам в долг, кормили их задарма, а Ульяна присматривала за их отпрыском, не забывающим напоминать девушке откуда та родом, и что ей следует быть более покладистой. В дни получения пособия Полоз, накатавшись по городку и исцарапав автомобиль возле местных кабаков, пьяным врывался к Кроликовым и всю ночь читал лекции о необходимости покаяния за Россию. Кроликов сочувственно кивал и ужасался историям о порабощении свободных народов, впервые открытых ему лектором. Под утро просветительское мероприятие заканчивалось исполнением украинского гимна строго на коленях и под дирижёрские взмахи Полоза. Напевшись вволю, Полоз заваливался спать, Лидия Михайловна отправлялась к жертвам агрессии убираться и стирать, а измождённый Кроликов – преподавать литературу агрессоров. На сдержанный ропот семьи писатель сдержанно отвечал:

– Это меньшее, что мы можем для них сделать!

Через несколько месяцев такой жизни Кроликовы превратились в тени. Пьяные ночные лекции сменились плясками боевого гопака с выкриками нацистских лозунгов. Кроликов либерально терпел выходки Полозов не только за себя, но и за всю Россию. Конец терпению пришёл в один из вечеров, когда с прогулки с младшим Полозом в слезах и с разбитым носом вернулась домой Ульяна.
Утром, зайдя в комнату дочери, Кроликов нашёл на столе записку, в которой дочь сообщала, что она, не собираясь далее унижаться, возвращается обратно в Москву к бабушке, и что все деньги, что нашла в доме, она отправит Армии России.

– Срочно звони в полицию! – ахнула Лидия Михайловна.
– Не надо, – сухо сказал Кроликов, – это меньшее, что мы можем для них сделать!

ОБЛУЧАТЕЛИ

Луч фонарика скользнул по стене, прошёлся по карте Земли с красными флажками, высветил шкаф, сейф, кожаный диван и, наконец, остановился на рабочем столе с монитором.
По пустому тёмному кабинету бесшумно ползла похожая на паука сгорбленная фигура в плаще и шляпе, принадлежащая Ивану Смирнову. Он то и дело воровато водил по сторонам длинным крючковатым носом, как бы принюхиваясь, и зло хмурил тонкие чёрные брови. Осторожно сев за стол, Смирнов уже хотел было включить компьютер, как вдруг под потолком вспыхнул яркий свет и под нарастающий шум вбегающих через дверь людей раздался громкий повелительный голос:

– Вот ты и попался, Иван Смирнов! – произнёс он.
– Или лучше сказать: Дэниел Коварский! – прибавил второй голос.

Коварского обступили, сорвали шляпу, обнажив его плешивую крысиную физиономию, и принялись осыпать вспышками фотокамер.

– Как же так, Коварский? – подступив к столу, спросил седоусый полковник. – Ты же первоклассный агент. 30 лет в России нам кровь портишь, а как шпана залез в Министерство обороны. В такую лужу сел.
– Я не агент! – закричал раскрытый шпион.
– Это провал, Коварский! – заключил широкоплечий майор в очках. – Тебя взяли с поличным.
– Не пойму только, зачем американская разведка направила своего лучшего агента сюда, на самоубийственное задание? – продолжал недоумевать полковник.

Коварский сидел насупившись, скрестив руки на груди, и отвечать на вопросы не собирался.

– А я знаю, Антон Фёдорович! – сообразил майор. – Информацию об облучателях ищет! Смотрите, как забегали его глаза. Правду говорю. У-у, шпион!

Майор пригрозил шпиону кулаком, и маленькие чёрные глазки Коварского разоблачительно заметались ещё сильнее.

– Какие облучатели? – озадачился полковник.
– Которые сводят с ума американских дипломатов. Мы же читали в тамошней прессе, – напомнил майор. – Гарвардский синдром! Облучим сотрудников Госдепа, дипломатов и других работников, а у них тошнота, бессонница, чердак подтекать начинает.
– А-а, – хлопнул себя по лбу полковник. – Ну, конечно, конечно! Коварский, мы же старые знакомые, написал бы письмо, я бы тебе эти облучатели и так показал. Да и сейчас покажу! Уведите его!

Тут двое молодцов в масках быстро подхватили Коварского и вынесли из кабинета.

Через три месяца американского шпиона вернули на родину. Но от былого хитрого и опасного агента Коварского в новом человеке не осталось и следа. Коварский разжирел и поплыл лицом, принявшим землистый оттенок. По возвращении он быстро пристрастился к крепкому алкоголю и ядрёному табаку, перестал следить за собой и редко принимал душ. Соседи часто наблюдали, как Коварский, в вечно засаленной и рваной футболке, натянутой на обвислое пузо, устраивает скандалы и драки за туалетную бумагу по скидке в супермаркетах. Он плохо спал, часто болел животом и жил отшельником. Иногда его видели бегущим по улице в неглиже, обёрнутым в шестицветный флаг. Словом, все признаки помешательства, наступающего от воздействия секретного российского облучателя, были налицо.

В зале без окон и мебели перед высокой комиссией из представителей американских спецслужб сидел Коварский. Он плакал, скулил, просил прикрепить к нему психиатра, перемежая свои стоны рассказами о проведённых над ним бесчеловечных опытах. Первые сеансы облучения были как бы невинны, но затем они заставили его задуматься о правах меньшинств, о необходимости гендерно-нейтральных туалетов и о помощи Украине. Тяжёлые воспоминания привели к потере способности доступно выражать свои мысли, и Коварский перешёл на лозунги, клеймящие Россию. Он призывал беречь свободу слова с помощью закрытия всех средств массовой информации, а в целях улучшения охраны здоровья требовал обеспечить свободный доступ населения к наркотикам. Утомившись, Коварский упал перед комиссией на колени с просьбой открыть, наконец, кто он на самом деле: мужчина или женщина.

Напоследок несчастному дали лист бумаги с просьбой письменно изложить свой рассказ и изобразить схему секретного облучателя.

– Меня заставляли смотреть лишь наши фильмы и читать нашу прессу! – прокричал Коварский, нарисовав телевизор и смартфон.

ШАПИТО

У передвижного цирка шумела праздная публика. Зазывалы-кривляки в ярких нарядах, не жалея глоток завлекали прохожих в огромный красно-жёлтый шатёр, обещая невиданное зрелище. Люди толпились и толкали друг друга локтями у входа, скалили зубы, предвкушая развлечение. Посетители несли в руках полиэтиленовые пакеты с грязным содержимым, неприятным на вид.

Были здесь и те, кто не принимал подобного рода гнусные варварские представления. Кучка активистов, в основном девушек с крашеными в кислотные цвета волосами и с плакатами в руках, скандировала что-то о гуманизме и общечеловеческих ценностях.

В то же время в трейлере за маленьким столиком сидел мистер Дюк – жадный и циничный директор шапито. Он был одет в алый сюртук, между тонкими пальцами держал толстую сигару и нахально крутил чёрный ус. Его наглый взгляд пренебрежительно ощупывал девушку напротив. Та, в огромных очках и с копной рыжих волос, хмурила брови и горячо тараторила, временами подскакивая на крошечном раскладном стульчике.

– Как вы не понимаете, мистер Дюк, – взывала она тонким голосом. –  то, что вы делаете – бесчеловечно! Это эксплуатация неразумных! Остались ли у вас принципы, чувства или вы ради денег готовы пойти на всё?!

Мистер Дюк откинулся на спинку кресла и затянулся. Затем он медленно выпустил сигарный дым и сказал:

– Всякий зарабатывает как умеет. Люди хотят зрелищ, я умею их дать. К чему разговоры о принципах?
– Я пришла к вам только потому, – продолжала девушка, – что надеялась быть услышанной. Но, видимо, нам придётся продолжить протест, чтобы показать людям, что они, идя в ваш вертеп жестокости, тоже становятся соучастниками преступления.
– Вы думаете, что своими акциями помешаете моему шоу? – усмехнулся мистер Дюк. – Ошибаетесь. Ваш протест ударит не по мне, а по артистам, которых вы так усердно защищаете. Мне придётся их просто выгнать.
– Ничего, найдут другую работу! – упрямо парировала активистка.

Мистер Дюк тонко улыбнулся и покачал головой.

– Они? Работу? Кто их возьмёт? Что они умеют?
– Но использовать умственно неполноценных для аттракциона нельзя! – вдруг завопила девушка. – Как вы этого не понимаете?! Это… Это… Это – грех!
– Вот именно потому, что будучи умственно неполноценными, они находятся на своём месте, и иного занятия для них не найти, – спокойно возразил директор. – Ну не лекции же им, в самом деле, в университетах читать? После всего... Хе-хе. А я даю им крышу над головой и шанс честно зарабатывать на хлеб.
– Ну отмените хотя бы финальную часть! – молила сердобольная активистка.
– Которую?
– Ну, когда публика… Ну, вы же знаете… Мне рассказывали, как один несчастный, не понимая происходящего, забился в угол клетки, славя фантастическую восточноевропейскую страну. А люди кидали в него всё, что принесли с собой. И смеялись. Это средневековье! Это цирк уродцев!
– Милочка, ну, конечно, это цирк уродцев! – рассмеялся мистер Дюк. – А что касается последней части программы, так на этих принципах вся ваша Европа держится! Сперва умственно неполноценные там, затем здесь. Людям нравится, они за них голосуют. К тому же, многие их них давно уже привыкли к нечистотам.

Активистка, всплеснув руками, вскочила с места.

– Нет, нет! Мы будем протестовать!
– Как угодно, милочка! – мистер Дюк тоже поднялся. – Простите, но мне пора идти объявлять. К сожалению, больше времени уделить не могу. До свидания!

Через минуту мистер Дюк уже стоял в центре арены и с наигранным пафосом объявлял номер «Европейская демократия». Публика ревела, и каждый зритель уже развязывал мешочек с принесённой дрянью, желая как можно скорее пустить её в ход. Сделав объявление, мистер Дюк под скабрёзную музыку, приплясывая и раскланиваясь, покинул арену, на которую тут же выкатили клетки, наполненные нездорового вида артистами, взиравшими с ужасом сквозь железные прутья на гремящую толпу. Каждому из них был предоставлен микрофон для короткого слова. И после всех выступлений, сопровождаемых то взрывами хохота, то проклятьями, разгорячённая публика с воодушевлением приступила к забрасыванию бывших европейских чиновников содержимым принесённых пакетов.

ГОЛОВА

– Зозуля, у меня труп в морге! – рычал рыжеволосый майор СБУ, косящий на левый, очевидно, неживой глаз. – Кончай балаган! Я дождусь ясного ответа или лучше тебя сразу отправить на фронт?!

Зозуля – украинский журналист с русыми вихрами и глупым лицом – сидел в душной и зловонной комнате для допросов с маленьким окошком под потолком, хлопал большими синими глазами и дрожал. Он хорошо знал, о каком трупе толкует майор, но ничего связного ответить не мог. Все слова, вылетающие из его рта, складывались в нелепую околёсицу, в которую он сам никогда бы не поверил.

– Вот, именно фронт он мне и предрекал! – испуганно завизжал Зозуля.
– Кто он?! – тут майор скорчил такую страшную гримасу, обнажив один кривой зуб, что Зозулю затошнило.
– Тот, в парке, с моноклем и папиросой...
– Как его звать?

Зозуля сник и бросил на майора испуганный взгляд исподлобья.

– Бить не будете? – спросил он.

Майор вскочил с места. Оказалось, что он маленького роста, коренастый и длиннорукий.

– Мы воюем с Россией, – нетерпеливо шагая, заговорил он. – А в центр Киева прилетает беспилотник и…

В эту минуту дверь открылась, и в комнату вошёл новый сотрудник украинской службы безопасности. В отличие от первого, он был в штатском костюмчике в клеточку и до смешного долговязым. Поправив очки на тонком длинном носу, он опёрся тощей рукою-жердью о стол и, как бы продолжая мысль коллеги, иронично затараторил:

– И человека на части! Голова в одну сторону, руки-ноги – в другую, а тело – вообще чёрт знает куда! Кровь, крики, сутолока! Сущий ад! А что же вы, пан Зозуля? Правду говорить не хотите! А вы признайтесь! Это лучше будет! Признайтесь!
– В чём? – воскликнул журналист.
– В том, что навели на своего друга и коллегу Шевчука российский беспилотник.
– Не было такого! – взвился Зозуля. – Это не я, не я! Шевчук был патриотом, всегда выступал за единую Украину. Как и зачем мне на него наводить?
– Вы статью о Булгакове написали? – вкрадчиво осведомился долговязый.

Зозуля молчал.

– Что вы хлопаете глазами? – долговязый подошёл к столу и, небрежно взяв с него лист, пробежал взглядом по тексту. – Написали. А Шевчук её раскритиковал, сказав, что вы верно подметили империализм Булгакова и одобрение им экспансии коммунизма. Но в целом из вашей статьи вышло, что Булгаков великий писатель. А на самом деле он – плагиатор!
– А ещё тот в монокле сказал, – пробормотал Зозуля, оперев локти на колени и обхватив голову руками, – что настоящий патриот должен разделить судьбу страны, которую любит, и что Шевчука убьёт комнатный цветок...
– Им его и убили! – хохотнул майор. – Геранью.
– Булгакова надо запретить! – вдруг будто опомнился Зозуля. – Как требовал Шевчук. Булгаков не умер, он продолжает вредить Украине. И он в Киеве! Надо немедленно выслать группу...
– Вышлем, вышлем! – подскочил к журналисту долговязый и заверил. – И непременно запретим! Как москаля, империалиста, коммуниста, пропагандиста и прочее, и прочее! Памятники снесём, улицы переименуем, имя вытравим! Только… Только как быть с книгами?
– Сжечь! – твёрдо заявил Зозуля.
– Слышал, Азазелло? – подмигнул долговязый майору. – Они сжечь нас хотят.
– Безобразие, – проворчал майор.
– Интересно, – приложив руку к подбородку, мечтательно произнёс долговязый, – а что бы на это сказал Бегемот?

Зозуля вытаращил глаза и почувствовал, как под ним наклоняется пол. На миг у сотрудников службы безопасности Украины на поясах появились шпаги, а затем дверь в комнату отворилась и на пороге возник их третий коллега. Им оказался огромный жирный кот чёрного окраса. Зозуля хоть и был малообразован, но сразу догадался, что это за зверь. Однако ужас журналисту внушил не он, а то, что кот держал в передних мохнатых лапах.

– Сжигать нас никак не годится, – произнёс кот. – Отправим его на фронт и дело с концом!
– Это можно! – подходя к бледному журналисту, согласился майор.
– А вы говорили, что я голову не найду! – услышал напоследок обиженный голос кота вылетающий в окно Зозуля. – Голова директора института украинской памяти Шевчука отлично подойдёт для бала в Варшаве...

Уже через секунду рядом с Зозулей разорвался снаряд.

В АПРЕЛЕ

Вокруг большого чёрного стола сидела троица чудовищ. Один был в форме и военной каске, с немецким автоматом у ноги. Другой был тощий и беззубый. В лохмотьях старых, полунаг. А третий был без глаз, обтянут серой кожей. Он был страшнее прочих и подлей. Вели беседу они пылко, и каждый хвастался своим, желая получить заслуженную славу.

– Я ел и ел, – промолвил тот, что в каске. – Мой голод был неутолим. Я был прожорлив, словно волк, и выкосил я миллионы. Таких потерь, что я нанёс, ещё не видела Земля. Мой автомат знал своё дело. Он не жалел ни молодых, ни старых. Он стрекотал без устали четыре чёрных года, и тот урон, что он нанёс, уже не излечить, не сгладить никогда. Всё, что было сделано трудами поколений, я изничтожил. Или почти что всё. И вклад тут мой неоценим покуда.

– Что не доделал ты, – изрёк беззубый рот второго, – то сделал я со страстью, с наслажденьем. Никто не знал потом про сытые года. Страдания, что я принёс народу, великим делом стали для меня. То чувство голода, сопутствующее людям, сводило их с ума и ослабляло волю. Они не видели ни света, ни луны, а думали лишь о краюхе хлеба. И силы их исчезли навсегда, и не поднимутся они уж боле. Останутся на той земле навеки, которая их на бесхлебье обрекла.

– Всё это славно, – просипел безглазый с серой кожей, – но что такое голод, смерть, разруха, когда вся жизнь становится чернее низких туч? Физическая боль - ничто в сравнении с душевной, что порождают горе и беда. И слёзы льются градом, и сердце как в тисках! Иголки колют душу, и мук вчерашних груз становится всё больше с каждым часом. Я наполнял весь воздух ядом боли, тоски, уныния и безвольных рук. Всё можно излечить, но мой подарок людям останется надолго. Он им преградой станет на века!

Так, оживлённо споря, шестнадцать долгих лет сидели эти трое. Пока внезапно возле них из неизвестности, из ниоткуда не воспылала точка белого огня. Она мерцала и блестела, горя во тьме застывшей. Поднявшись в небо, к звёздам, равным для себя.

– Нехорошо мне, братцы, что-то стало, – сказал тот, в каске, тяжко задышав.
– И жарко здесь становится без меры! – беззубый рот промолвил и затих.
– И духота, и духота! Нет больше мочи! – незрячий громким криком огласил.

Все трое, лишь увидев точку света, решили изловить её и затушить в руках. Но светлячок в их руки не давался. Он ускользал, дразнился и, смеясь, назло усилиям пустым искристым шлейфом выводил узоры. Причудливо рисунки серебрясь, меж тем всё добавляли жару. И чистый яркий свет, что исходил из точки, лучами плотными пронизывал ту тьму, что эти трое так усердно громоздили. Насквозь был поражён и чёрный стол, и голод, и разруха. Истлели беды и последствия войны. Когда до мрачной троицы дошёл черёд, их тоже светом ослепило. И выполнив земные все дела, сверкающей стрелою точка взмыла, рассыпавшись по небу навсегда. Янтарный свет и миллиарды звёзд – вот это от неё осталось.

От троицы остался только прах.

Сметая его в угол, девушка с часами, запечатлённая в бессмертной красоте, услышала хрипенье из-под каски:

– Ответь, кто это был? Кто воспылал так ярко, чтобы сгинуть?
– Ты ошибаешься, он отнюдь не сгинул. Теперь он рядом, он теперь со мной.
– Но как зовут его?
– Его зовут Гагарин.

12.04.21 (ред. 2022)

БАЛЕТ

Пуансон – директор новой «Оперы Мистерио» - современного арт-пространства в Париже, сидел в своём кабинете, когда внутрь вошёл посетитель в хлюпающих шлёпанцах.
Пуансон, крайне занятой человек 57 лет, худой, взлохмаченный, в серебряных очках на длинном тонком носу, не отрываясь от монитора, крикнул каркающим голосом:

– Билетов нет! И не будет! Распродали за полчаса!

За день до премьеры спектакля русского балета ажиотаж среди французов, ещё не забывших, что значит получать наслаждение от истинного искусства, был велик. Но тут Пуансон уловил чутким носом терпкий запах, состоящий из смеси лука и перегара с оттенками чего-то прогорклого и кислого. Это веяние заставило директора выглянуть из-за монитора и найти взглядом источник неподходящих для атмосферы искусства паров. Перед ним в кабинете, подбоченясь, словно на базаре, возвышался неизвестный в экзотической, очевидно, народной рубахе, шортах и шлёпках на босу ногу. Он осматривал кабинет Пуансона и непроизвольно корчил презрительные гримасы.

– Билетов нет, – повторил Пуансон, но уже не так уверенно, догадавшись по виду, что билетов гостю не надо, а о существовании балета тот узнал только сегодня.
– Вы должны отменить русские пляски! – твёрдо произнёс гость с диким акцентом, почёсывая огромной рукой волосатый живот.
– Почему? – оторопел Пуансон.

Пуансон несколько лет ожидал должность директора этой культурной площадки и ещё дольше мечтал о том, чтобы именно ему выпала честь привезти в Париж русский балет, перед которым он трепетал и преклонялся. И теперь, когда до воплощения мечты оставались часы, над ней нависла дурно пахнущая тень страшной угрозы.

– Быдлу не место в Европе, – произнёс незнакомец. – Пусть пляшут на своих болотах!

Пуансон вежливо покашлял, пытаясь во время паузы сообразить, о каком быдле идёт речь, но не сообразил. Вместо этого он осторожно осведомился:

– А вы кто?
– Это не имеет значения! – гость неторопливо и по-хозяйски подсел к столу. – Или вы за убийства мирных граждан, кровь и мечтаете сеять смерть?

Тут Пуансон неожиданно вспомнил, как неделю назад раздавил своим автомобилем лягушку, отчего зябко поёжился и решительно замотал головой.

– Нет, не мечтаю. Но при чём тут балет?
– Он – русский, – наклонившись к столу, прошептал гость. – Вы не знаете, что происходит в мире? Давая русским сцену, вы сеете бескультурье и варварство. Это пляски на костях Украины.
– Бескультурье? – переспросил Пуансон, представляя себе изящную русскую балерину, невесомо летящую над сценой, и его глаза наполнились восторгом.
– И пляски на костях Украины! – прибавил посетитель.
– Постойте, постойте! – возразил Пуансон. – Каких костях? Это балет… Это, когда сердце, когда душа…
– Душа меня не интересует! – заявил гость. – Моя задача, в том числе для вашего блага, изгнать отребье из Европы.

Пуансон ещё раз смерил гостя взглядом, обратив внимание на небритость, тяжёлые мешки под глазами, живот, который вываливался из-под рубахи, и спросил специалиста по культуре:

– Вы из какой организации?
– Министерство иностранных дел Украины, – гордо заявил дипломат. – И пока наша армия сражается с врагом, мы не пустим русских в Европу.

У Пуансона упало сердце. Он был наслышан о неопрятных людях, снующих по Европе и следящих за репертуаром зрелищных учреждений. Но он и представить не мог, что украинские специалисты по культуре придут за ним. Хуже того, Пуансон прекрасно знал о последствиях, ожидающих руководство театра, несогласного с требованиями представителей этой страны.
– И что вы предлагаете? – пересохшими губами спросил Пуансон...

Вместо русского балета переписанные за ночь афиши анонсировали перфоманс новой украинской культуры. Изысканная парижская публика, заполнившая зал, первым номером увидела традиционный украинский гопак, затем последовало дефиле выкрикивающих лозунги полуобнажённых женщин в белых трусах, испачканных красной краской. И последним актом представления стало явление на огромном экране небритой головы, прохрипевшей слово «Дай!».

– Мы снова победили русских, – сказал дипломат в ложе, стоя над остывающим телом любителя русского балета Пуансоном.