История — весьма странная :-) — о том, как в городе все стали ходить укутанными в одеяла.

В этих загадочных желтых книжках – запрещенные истории, которые не спрятать. Стихи и рассказы о вере, статьи о православной культуре, письма епископов из ссылки, свидетельства о новомучениках. Эти сборники – преступление, за которые их составитель, писательница Зоя Крахмальникова была осуждена на тюрьму и ссылку. Эти книжечки выходили в тамиздате, и тайно передавались в СССР. А назывались они «Надежда», и спустя пять лет после ареста их составительницы, наступила Перестройка, и пятилетний я стоял в аэропорту с астрами, наверное, встречая в аэропорту освобожденную из алтайской ссылки Зою Крахмальникову, мою бабушку.

Эти сборники сохранились в нашей семье, несмотря на несколько обысков. Они напоминают мне пасхальные куличи, которые пек папа, а теперь печет мой брат Тимофей. Какой-то своей ладностью, аккуратностью, уютом. Этот альманах – продуманно составленное христианское чтение, и сегодня необыкновенно интересное и душевно калорийное, как говорит один священник. И исторический артефакт, экспонат будущего музея – истории Сопротивления, истории России.

Сегодня эти сборники можно купить на аукционе – он проводится в помощь «Новой газеты». А еще там можно найти Золотой диск The Beatles, подаренный Михаилу Горбачеву (тираж 50 экземпляров!), книга Андрея Хржановского о Шпаликове, картины, шляпу, фотографии и даже кусок колючей проволоки из Белого дома 1993 года. «Новая газета» – тоже явление большой истории, участвовать в ее аукционе – историческое соучастие, да и классная возможность помочь честной и отважной журналистике.

Сегодня наконец хорошие новости: архангел Гавриил приходит (прилетает?) в дом Марии. Да. Он говорит ей, что скоро она родит Сына Божьего от Святого Духа.

Это любимая новость европейского искусства – расскажи своей фреской, иконой, картиной о том, что содержится в этой истории - про надежду, утешение, тайну, чудо, смирение, страх, удивление, радость, доверие миру и Богу, свободу, будущее.

Я люблю как эту евангельскую весть рассказывает Бенвенуто ди Джованни (полное его имя звучит совсем сказочно – Бенвенуто ди Джованни ди Мео дель Гуаста), художник из Сиены. Мы знаем два его Благовещения, написанных с разницей в четыре года. Первое – сияющее, сверкающее, с золотым фоном, очень «средневековое», но с фокусом. Написанное для церкви тосканского городка Вольттера в 1466 году. Бенвенуто здесь цитирует своего великого земляка – сиенца Симоне Мартини, его триптих 1333 года, который Бенвенуто не мог не видеть в Сиенском соборе (теперь – в Уффици). Голубя, символ Святого духа, лилию, символ чистоты Марии, книжку в ее руках (по утверждению монаха Отфрида Вай­сен­бург­ского, когда прилетел Гавриил, Мария читала псалмы) – все это изображали и прежде. Мартини добавил символ мира – оливковую ветвь, которую Марии вручает ангел. И Бенвенутто берет радостные оливки в свою картину. Как и золотой плоский фон Симоне Мартини. Но Мартини предельно серьезен – все-таки он рассказывает о ключевом событии в истории мира.
А Бенвенуто ди Джованни ди Мео дель Гуаста, кажется, немного хулиганит. У него здесь и легкомысленные ангелочки отовсюду выглядывают, и небесный оркестр, и на переднем крае я стою в полном шоке (я не знаю, кто это – напишите, кто знает!), тем самым ломая плоскость картины, приближая событие к нам. А главное – лицо Марии, сто лет назад оно было прежде всего непонимающим, испуганным, а теперь – нежным, спокойным, сами видите, каким. У Бенвенуто ди Джованни – радость и нежное торжество (это усиливается и историями святых, стоящих рядом, но об этом в другой раз). При этом, Мария облачена в те же одежды, книга в той же красной обложке, и если позволить себе вольность и быстро щелкать на репродукции, то увидишь стоп-кадры одного фильма – смену настроения, реакцию в развитии – с разницей в сто лет. И это правильно: ведь эта история вне нашего календаря, она всегда случается в первый раз.

В «Благовещении» 1470 года на месте и лилия, и оливковая ветвь, и книга, и голубь. Но здесь другие цвета (пурпурная обивка дивана, как в нашем доме в Тбилиси!), другое настроение. И вместо плоского золотого фона – детально прорисованные комната и пейзаж, пышные сады, горы и озера. Тосканские холмы. Всего лишь за четыре года «Средневековье» переходит во что-то новое, встречается с «Ренессансом». А выражение лица Марии становится за эти четыре года более сложным, в нем мы можем угадывать как встречаются друг с другом утешение, тайна, чудо, смирение, страх, доверие, будущее.

И главное здесь теперь есть перспектива – во всех смыслах слова. Спасибо за эти новости, Гавриил и Бенвенуто. И Мария.

Гульливый, гульливая, гульливые… В пятерку моих любимых слов входит великое слово «гулливый» – или еще лучше «гульливый». Мы его знаем с детства, но вы когда-нибудь слышали, чтобы его использовали? Милый, ты такой гульливый. Гулливые октябрята до вечера шлялись в поисках гулливой колбасы под гулливыми облаками. Нет такого, не встретишь. А жаль. Гульливое слово совершенно не гульливо. Но оно само по себе как свободная волна – и фонетически и графически. И знаем мы его всю жизнь благодаря таким же счастливым и свободным стихам, которые про освобождение. И конечно, здесь самое беспардонное и лихое появление слова «однако» в русской поэзии (как будто есть какой-то королевич Однако, брат Алеко).

«В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
Словно горькая вдовица,
Плачет, бьется в ней царица;
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.
День прошел – царица вопит…
А дитя волну торопит:
"Ты, волна моя, волна?
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли –
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!"
И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько.
Мать с младенцем спасена;
Землю чувствует она.
Но из бочки кто их вынет?
Бог неужто их покинет?
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
"Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?" – молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.
Мать и сын теперь на воле;
Видят холм в широком поле;
Море синее кругом,
Дуб зеленый над холмом.

Сын подумал: добрый ужин
Был бы нам, однако, нужен».

«Что дороже всего в мире? В старинных тетрадях с синими сафьяновыми обложками шли по-русски и по-французски дневниковые записи странным маминым почерком:
“Что дороже всего в мире? Оказывается: сознавать, что ты не участвуешь в несправедливостях. Они сильней тебя, они были и будут, но пусть – не через тебя”».

Это героиня «В круге первом» пишет в 1920-е, она читательница «Аполлона», поклонница МХАТа, «человек 1910-х годов» (нигде кроме как у Солженицына не видел такого определения и вообще не уверен в нем, «человек 1900-х» понятно, но 1910-х?). Есть эпохи, когда такая позиция - не только жизненный принцип, но уже сопротивление, и никто не знает, чего оно человеку может стоит.

Прибытие. Новая надежда

Поговорили об абрикосовых деревьях, новой книге, о создателе пиратского радио, людях сопротивления в сегодняшей России, о Льве Рубинштейне. Встретились так, будто два часа ночи и зеленый Никитский бульвар через дорогу. Спасибо! https://youtu.be/cbl0LEJVr14?si=XX3HebHhrncoq0UG

Радуйся, много славимое Ангелами чудо. Радуйся, Ростка неувядаемого ветвь. Сегодня Похвала Богородицы, и по всему свету поют Акафист – благодарственную песнь.

Больше тысячи лет назад в осажденном и казалось, обреченном, Константинополе люди совершили крестный ход с иконой Богородицы, которую написал евангелист Лука. На море поднялась страшная буря, она разбила корабли врагов. Акафист, который поют сегодня, невероятно красив. Он сам как храм: состоит из 24-х гимнов, которые расположены соответственно 24-м буквам греческой азбуки. Каждая песнь начинается соответствующею ей по счету буквой, каждый кондак оканчивается «Аллилуйя», каждый икос — приветствием архангела «Радуйся Невесто Неневестная».

Удивительный праздник. Я верю, что и у нас все случится – силы агарян и персов – или кто там топтался – с моря и с суши отступят, город будет спасен. И восторжествует ростка неувядаемого ветвь.

А вот и абрикосовые деревья в цвету - картина Георгия Тотибадзе

Сегодня - снова о чуде, вход в Иерусалим, вербное Воскресение.
И эти стихи Тимура Кибирова:

Их-то Господь — вон какой!
Он-то и впрямь настоящий герой!
Без страха и трепета в смертный бой
Ведет за собой правоверных строй!
И меч полумесяцем над головой,
И конь его мчит стрелой!
А наш-то, наш-то — гляди, сынок —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.

А у тех-то Господь — он вон какой!
Он-то и впрямь дарует покой,
Дарует-вкушает вечный покой
Среди свистопляски мирской!
На страсти-мордасти махнув рукой,
В позе лотоса он осенен тишиной,
Осиян пустотой святой.
А наш-то, наш-то — увы, сынок —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.

А у этих Господь — ого-го какой!
Он-то и впрямь владыка земной!
Сей мир, сей век, сей мозг головной
Давно под его пятой.
Виссон, багряница, венец златой!
Вкруг трона его веселой гурьбой
— Эван эвоэ! — пляшет род людской.
Быть может, и мы с тобой.
Но наш-то, наш-то — не плачь, сынок —
Но наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.

На встречу со страшною смертью своей,
На встречу со смертью твоей и моей!
Не плачь, она от Него не уйдет,
Никуда не спрятаться ей!

А вот и целительная армянская миниатюра от Галины Ельшевской, лист из Ахтамарского Евангелия 1391 года (мастер Тцерун).

«Мерцаньем звезд далеких безразлично
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон.

Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.

В конце был чей-то сад, надел земельный.
Учеников оставив за стеной,
Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».

Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь, как смертные, как мы.

Ночная даль теперь казалась краем
Уничтоженья и небытия.
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.

И, глядя в эти черные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом Он молил Отца.

Смягчив молитвой смертную истому,
Он вышел за ограду. На земле
Ученики, осиленные дремой,
Валялись в придорожном ковыле.

Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт.
Час Сына Человеческого пробил.
Он в руки грешников себя предаст».

И лишь сказал, неведомо откуда
Толпа рабов и скопище бродяг,
Огни, мечи и впереди — Иуда
С предательским лобзаньем на устах.

Петр дал мечом отпор головорезам
И ухо одному из них отсек.
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек.

Неужто тьмы крылатых легионов
Отец не снарядил бы мне сюда?
И, волоска тогда на мне не тронув,
Враги рассеялись бы без следа.

Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.

Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты».

Подруга прислала эту фотографию из Москвы на вопрос «как дела». И по каким-то внутренним путям вспомнил эту песню. Наверное, я понял, как сильно скучаю, наверное, слова той песни очень про сегодня, которое вроде как не сегодня, наверное, эта фотография очень соответствует тому, что мне снится, наверное, что-то еще, что мы чувствуем и здесь и не здесь, наверное, что-то еще, ну и так далее, и так далее, дальше, дальше. Но точно - это снег на зеленой траве.