Парк архитектора Александра Бродского в подмосковной усадьбе Веретьево получил золото престижной международной премии Urban Design & Architecture Design Awards 2022

Книга Анатолия Наймана «Рассказы о Анне Ахматовой» начинается с описания сна. Ахматова говорит: «Вообще, самое скучное на свете - чужие сны и чужой блуд. Но вы заслужили. Мой сон я видела в ночь на первое октября. После мировой катастрофы я, одна-одинешенька, стою на земле, на слякоти, на грязи, скольжу, не могу удержаться на ногах, почву размывает. И откуда-то сверху расширяясь по мере приближенья и поэтому все более мне угрожая, низвергается поток, в который соединились все великие реки мира: Нил, Ганг, Волга, Миссисипи... Только этого не хватало».

Я эту фразу про самое «скучное на свете» всегда помнил и каждый раз, когда мы, например, в Большом городе хотели записать рассказы о снах, от этих идей отказывался. Хотя это конечно, не правда - и сон Ахматовой тому лишнее подтверждение. А уж про чужой блуд - на этом не одна индустрия держится и процветает (от жёлтых газет до порносайтов и телепередач российских пропагандистов). Да и про сны - недавно Мика Голубовский с коллегами придумал и сделал потрясающий материал с «Мемориалом»: сны заключённых ГУЛАГа.

Я не Ахматова, и сны мои, мой Телемак, не такие апокалиптичные и не безгрешны. Вот вчера, например, мне приснился Путин.

Но он был не белым червем с грязью вместо речи и куском подмерзшего навоза на месте сердца, а немного суетливым гопником среднего звена, не лишенным обречённого обаяния - что делать, снам не прикажешь. Мы гуляли по весеннему городу, в котором нет войны. И внезапно этот путин увидел велосипед, сказал: «о, колесики!», вскочил на него и куда-то погнал. К удивлению всех окружающих. Из этого эпизода я во сне сделал быстрый вывод: этот поц понятия не имеет, что захочет его левая нога через пять минут, и решения принимает спонтанно, как годовалая макака в московском зоопарке поздним ноябрем. «Крути педали пока не дали» - сказал в моем сне удаляющейся фигуре мужичок напоминающий Леонова из «Белорусского вокзала». От этого сна мне было не очень здорово.

Но сразу после показали ещё один «фильм», а тот первый, выходит, был предисловием. Приснилось, что я дома у Дашевского, но его нет и получается, что мы не у него, а у Наймана. И сижу я как-то немного нагло, положив ноги на соседний стул. Разговор идёт прекрасный. И говорим мы о лисах. Сразу стало сильно лучше.

А послушать как Найман читает свою книгу о стихах, поэтах и, кажется, немного о лисах можно здесь. Мы успели записать его. Может быть, и вам приснится что-нибудь прекрасное, сразу, без предисловий.

Великий человек

Ах, какая была держава!
Ах, какие в ней люди были!
Как торжественно-величаво
Звуки гимна над миром плыли!
Ах, как были открыты лица,
Как наполнены светом взгляды!
Как красива была столица!
Как величественны парады!
Проходя триумфальным маршем,
Безупречно красивым строем,
Молодежь присягала старшим,
Закаленным в боях героям -
Не деляги и прохиндеи
Попадали у нас в кумиры...
Ибо в людях жила - идея!
Жажда быть в авангарде мира!
Что же было такого злого
В том, что мы понимали твердо,
Что "товарищ" - не просто слово,
И звучит это слово гордо?
В том, что были одним народом,
Крепко спаянным общей верой,
Что достоинства - не доходом,
А иной измеряли мерой?
В том, что пошлости на потребу
Не топили в грязи искусство?
Что мальчишек манило небо?
Что у девушек были чувства?
Ах, насколько все нынче гаже,
Хуже, ниже и даже реже:
Пусть мелодия гимна - та же,
Но порыв и идея - где же?
И всего нестерпимей горе
В невозможности примирений
Не с утратою территорий,
Но с потерею поколений!
Как ни пыжатся эти рожи,
Разве место при них надежде?
Ах, как все это непохоже
На страну, что мы знали прежде!
Что была молода, крылата,
Силы множила год за годом,
Где народ уважал солдата
И гордился солдат народом.
Ту, где светлыми были дали,
Ту, где были чисты просторы...
А какое кино снимали
Наши лучшие режиссеры!
А какие звенели песни!
Как от них расправлялись плечи!
Как под них мы шагали вместе
Ранним утром заре навстречу!
Эти песни - о главном в жизни:
О свободе, мечте, полете,
О любви к дорогой отчизне,
О труде, что всегда в почете,
И о девушках, что цветами
Расцветают под солнцем мая,
И о ждущей нас дома маме,
И о с детства знакомом крае,
И о чести, и об отваге,
И о верном, надежном друге...
И алели над нами флаги
С черной свастикой в белом круге. * (Юрий Нестеренко)

Сегодня день памяти Бориса Рыжего. Посмотрите, какие стихи - в 21 год.

* * *
С мертвой куколкой мертвый ребенок
на кровать мою ночью садится.
За окном моим белый осколок
норовит оборваться, разбиться.

«Кто ты, мальчик?» - «Я девочка, дядя.
Погляди, я как куколка стала...»
« - Ах, чего тебе, девочка, надо,
своего, что ли, горя мне мало?»

«Где ты был, когда нас убивали?
Самолеты над нами кружились...»
« - Я писал. И печатал в журнале.
Чтобы люди добрей становились...»

Искривляются синие губки,
и летит в меня мертвая кукла.
Просыпаюсь - обидно и жутко.
За окном моим лунно и тускло.

Нет на свете гуманнее ада,
ничего нет банальней и проще.
Есть места, где от детского сада
пять шагов до кладбищенской рощи.

« - Так лежи в своей теплой могиле -
без тебя мне находятся судьи...»
Боже мой, а меня не убили
на войне вашей, милые люди?

Декабрь 1995 ( via Олег Дозморов)

НА УКРАИНЕ ИЛИ В УКРАИНЕ? 🇺🇦

Противники употребления в отношении Украины союза «в» любят говорить, что такова традиция: всегда в России говорили «на Украине», и нечего тут огород городить. К счастью, правдивость этого довода легко проверяется. Давайте же посмотрим, что по этому поводу скажут русскоязычные классики.

Кондратий Рылеев: «Монарх почтил его посещением, обласкал, изъявил особенное благоволение и с честию отпустил в Украину».
(Исторические предисловия к «Думам»)

Николай Карамзин: «…поставив войско на берегах Оки и в Украине, велев надежным чиновникам осмотреть его и воеводам ждать царского указа, чтобы идти для усмирения врагов, где они явятся, ― Василий немедленно занялся делами внешними».
(История государства Российского: Том 12)

Александр Пушкин: «Но узнав, что Карл пошел к Волыни, Петр тот же час решился отправиться в Украйну».
(История Петра: Подготовительные тексты)

Николай Гоголь: «Есть такие, что имеют жен в Польше; есть такие, что имеют жен в Украине; есть такие, что имеют жен и в Турещине».
(Ночь перед Рождеством)

Владимир Одоевский: «Я отвечал ей, что у меня в Украине также есть небольшая усадьба, и мы скоро увидели, что были довольно близкими соседями».
(Косморама)

Александр Герцен: «Она уехала в Украину, я собирался в ссылку».
(Былое и думы)

Лев Толстой: «Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине».
(Война и мир. Том третий)

Владимир Короленко: «Такую дуду не найти вам ни у одного пастуха в Украине, не то что у подпаска…»
(Слепой музыкант)

Михаил Пришвин: «И ушел, а женщины, одна с двумя, другая с пятью детьми, остались и рассказывали долго судьбу свою, что мужья их партийные и вот из-за них приходится то в Елец, то в Уфу, то в Украину…»
(Дневники)

Лев Троцкий: «…и Чудновский, раненный под Петроградом и убитый затем в Украине».
Моя жизнь (1929-1933)

Разумеется, можно найти множество примеров и с на, однако утверждать, что по-русски «в Украине» не говорят, — это просто враньё. Существуют внеязыковые доводы в пользу того или иного варианта, вы их и сами знаете. Но «традицию» не надо в это вплетать. Пушкин говорил «в» — и кто мы такие, чтобы спорить с Пушкиным?

Умер Игорь Свинаренко. Отличный журналист, яркая фигура. Перепощу, как многие, одну из его последних записей в фб

🌯На фоне закрытия Макдональдса, продажи шаурмы выросли в 23 раза

Чаще всего шаурму покупают студенты, таксисты и курьеры. Самая дешевая шаурма продаётся в России – от 100₽ до 250₽, а самая дорогая в Англии и США – 600₽.

Александр Дугин, философ, лидер международного Евразийского движения, главный редактор портала Катехон, рассказал о том, чего ждать от второй фазы СВО в Украине, которую уже официально анонсировал Кремль и глава МИДа Сергей Лавров. По мнению Дугина, картина фронта неразрывно связана с процессами во внутренней политике России. "Если мы всерьез решились продвигаться там, это с необходимостью вызовет продолжение патриотических реформ и внутри России. Это связано между собой более тесно, чем кажется. Успехи вовне требуют сдвигов внутри. Патриотизм станет не половинчатым, как сейчас, а полноценным, бескомпромиссным и жестким. Без народного единения успешного завершения боевых действий не случится. На фоне недостаточных технических усилий в России должно случиться "русское пробуждение". Надо срочно менять экономику в России. Люди должны возвращаться к земле, к домам, к ремеслу, к волшебным козам и священным баранам. И дети должны ходить в лес за малиной и собирать ее, делясь с медведями. Боевые действия на Украине – это наша война с Западом, с НАТО и с новым мировым порядком, с либерально-нацистским мировым порядком. Поэтому каждый должен внести свой вклад в Победу. А значит, каждый должен внести свой вклад в Русское Пробуждение".

Целый день разбираю архив Наймана. Немного плачу, немного смеюсь. Больше плачу.
Окей, там есть письма Ахматовой («Дорогой Толя, у Данте все таки..»), Бродского («А.Г! Ходом идите в за билетом и тю»), Довлатова («Дорогие Галя и Толя! Простите пьяную сволочь»). Но все это тонет в массе писем вообще. Погребено в толще этой прекрасной эпистолярной культуры, которую не возобновить.
Я беру и начинаю читать с любое письмо с любого места. Я не знаю, может это все были какие то неидеальные люди (про Бродского и Довлатова мы уж точно знаем, что не идеальные), но какая в каждом слове любовь к частности, к частной жизни. Вот просто к жизни, ежедневной, даже мещанской, но жизни как таковой.
У меня конечно сейчас мозги как то особым образом развернуты, но я буквально везде между строк читаю «Лишь бы не было войны». В письмах наймановских товарищей по Техноложке и его друзей-поэтов, (все они пережили эвакуацию, у большинства отцы прошли войну, у некоторых - убиты) и конечно в письмах его родителей (мой дедушка был толстовец (еврей-толстовец!) и еще при царе сидел в тюрьме за отказ от воинской повинности).
Везде в этих письмах – взгляд внутрь. Внутрь себя, внутрь отношений, внутрь языка. Какое там вставание с колен и величие страны - ффу. Важна жизнь. Жизни. Дыхание.
Эти письма рассыпаются в руках. Края бумаги крошатся. Штемпелей не разобрать. Они ощущаются почти папирусами. Во всяком случае частью совсем другой цивилизации.
Которую мы подвели

20-21 мая в Москве состоится Международная научная конференция "Еврейский антифашистский комитет в СССР: история, память, уроки", приуроченная к 80-летию создания ЕАК и 70-летию казни его руководителей. Конференцию организовывает российский фонд "Холокост".
Как оказалось, в конференции планируется участие таких известных спецов-практиков по холокосту (со строчной буквы) и антисемитизму (в смысле, практикующих отрицателей Холокоста и антисемитов) как Александр Дюков и Владимир Симендей из фонда "Историческая память". Штош, тт. Щербаков, Александров, Абакумов и лично Усатый, были бы довольны. Лучшего плевка на память ЕАК в России придумать не могли.
Для тех, кто забыл или не в курсе: Россия до сих пор не признала (можно даже сказать, отрицает) роль Советского Союза в геноциде еврейской культуры в СССР в 1948-1952 годах. Не говоря уже о более позднем периоде.

Я пошел на выставку Шагала,
чтобы встретить тех, кто не уехал.
Оказалось, их не так уж мало:
были там Наташа, Юля, Алла,
были Рабинович и Хаймович,
Саша, Маша, Вова, доктор Пальчик.

Алла говорит: «Мы послезавтра».
Юля говорит: «Мы на подходе».
«Там нельзя, – откликнулась Наташа, –
там нельзя, но здесь невыносимо».
«В Раанане, – отвечает Саша, –
тут, у нас, все очень даже можно:
можно жить, работать можно дружно».
«А у нас, под Вашингтоном, душно, –
Вова говорит, – и нет работы».
Маша возражает: «Здесь прелестней –
швабский воздух, пиво, черепица...»

Доктор, доктор, надо ль плакать, если
Диделя давно склевали птицы?

Рабинович сел на стул при входе –
он в летах, и у него одышка.
А Хаймович – тот совсем мальчишка,
правда, он в Освенциме задушен
и скользит, как облачко, вдоль зала.

Я пошел на выставку Шагала,
но тебя на выставке не встретил.
Только край оливкового платья
над зеленой крышей промелькнул.

Михаил Яснов
1992

Президент Института национальной стратегии Михаил Ремизов на ассамблее Совета по внешней и оборонной политике, предельно откровенно и ясно: "При Василии III, чтобы взять Смоленск, за два года пришлось организовать три осады. Большие жертвы среди наступающих, упорнейшее сопротивление местного русского населения. Пример Смоленска – хорошее напоминание о том, что не стоит слишком переживать из-за наступательного характера действий на западнорусском фронте и дефицита поддержки местного населения. Так было с самого начала. Мы брали то, что считали своим. Когда Иван III объявил себя великим князем всей Руси, это решение было ни на чём не основано с точки зрения тогдашнего политического порядка, но оно стало основанием нашей дальнейшей национальной судьбы. И это лишь одно из тех решений, которые создали Россию как таковую". ( via Константин Скоркин)

Бедный Пушкин

из всех политических дел, дело Юлии Цветковой вызывает у меня самое постоянное возмущение.

для начала, это не очень политическое дело.
это общественное, культурное дело. поставил человек спектакль, разместил рисунок в интернете. ну и что?
это история про разнообразие. оно вполне могло вызвать:
- городское беспокойство: ханжи возмущены! пришли на спектакль с помидором! + дискуссию в пабликах
- вялое внимание местного департамента культуры: с тех пор на спектакли со словом «розовый» с тех пор должна была ходить тётка в сером пиджаке и периодически цыкать.

но оно точно не должно вызывать внимания правоохранительных органов.
потому что право — это не мораль.

и тут государственники могут возразить, что дело Юлии — это как раз следствие того, что на её защиту вдруг встали многие — от международных общественных организаций до звёзд в РФ. и, значит, возогнали историю. собственно, это общественные движения смешивают право с моралью, мы же видим, что это происходит в миту, ну и так далее.
это неверно.

дело Юлии Цветковой — это дело, от которого всерьёз страшно многим. она не радфем, не шла на режим, её история произошла в небольшом и типичном городе. короче, на её месте может себя представить почти каждый человек.
я думаю, чиновникам тоже стрёмно читать про дело Юлии Цветковой. и многим её заочные обвинителям очевидно, что на её месте могут оказаться они.
поэтому её дело обрело такую поддержку.

но Юлия и её мама при этом уникальны. они продолжают действовать так, будто мир работает по традиции. моральные помидоры — горожанам. уголовные дела — преступникам. кесарю — кесарево. богу — богово.

то есть дело Юлии Цветковой — это не дело «прогресса активизма против замшелости чинуш». это дело про возможность регулярной и осмысленной творческой жизни вне столичных тусовок.
против этой жизни — совместность силовиков и людей с опытом тюрем и преступлений, из-за которой дело приобрело свой ужасный оборот. сейчас пишут про три года колоний, которые требуют прокуроры.

в последнее время про дело Юли говорят меньше, и в основном уже в узких кругах. мне важно напомнить о нём и рассказать тем, кто, возможно, не знал или не задумывался о том, почему история про художницу в Комсомольске-на-Амуре касается таких разных нас.
она касается.

Я бы хотел, чтобы вы кое-что узнали. Вернее, услышали. 
Например, вы услышите, как все началось: 

«В конце того вечера, когда я прочитал ей поэму, она рассказала, как Инна Эразмовна, ее мать, прочитав какие-то стихи Ахматовой (или даже выслушав их от нее?), неожиданно заплакала и проговорила: „Я не знаю, я вижу только, что моей дочке — плохо“. „Вот и я сейчас вижу, что вам — плохо“. Собственно говоря, с этого дня мы и стали видеться часто и разго­варивать подолгу».

Книга Анатолия Наймана «Рассказы о Анне Ахматовой» давно стала классикой. Ее переиздания выходят едва ли не каждый год. Она переведена на десятки языков мира. О чем она? О Анне Ахматовой (именно «о», не «об»! так у автора, и это неспроста)? О Петербурге? О Ленинграде? О поэзии? О европейской культуре? О дружбе? О XX веке? О вере? 

О чем-то, что в слова не умещается и без чего мы вряд ли сможем жить.

Нам повезло. В 1959 году молодой поэт Анатолий Найман знакомится с Анной Ахматовой. Он становится ее собеседником, соавтором по переводам и литературным секретарем. Через 40 лет, в 1989 году, выходит его книга — не только о разговорах с Ахматовой, но и о литературе как таковой. А спустя еще три десятилетия, в 2021 году, он прочитал эту книгу вслух для нас с вами. И не просто прочитал, а дополнил новыми главами. 

Найман записывал эту книгу у себя дома. Он сидел за большим круглым столом. Перед ним — микрофон, книга, листы бумаги. Стакан воды. Оглядитесь —на полках фотографии его друзей и родных. Бродский, Дашевский, Ахматова. Его рано умерший сын — Михаил Найман. Цветы в вазе. Книги. Картины. Большое окно почти во всю стену.

Когда мы договаривались с ним, я попросил делать пояснения по ходу чтения. Так, чтобы было ощущение, что он сидит напротив вас и обращается именно к вам. Он так и сделал. Вы сможете слышать, как автор переворачивает страницы своей книги. И от этого кажется, что рядом не только он, но и герои его книги. И что все они говорят лично с вами и именно для вас. 

В этом январе, в январе 2022 года, Анатолий Найман умер. 

Когда включаешь «Радио Arzamas», ты слышишь его голос. И мы, временно оставшиеся, получили от него то, что может служить и утешением, и напутствием, и помощью в строительстве чего-то нового. 

Найман не дожил до февраля 2022 года. Но он чувствовал наступление мерзости и беды и помогал в поисках противоядия. Чтобы мерзость и подлость не проникли в тебя, не смели тебя и чтобы ты не забыл в себе человеческое.

Найман был не только удивительным поэтом и писателем. Он скрепляет несколько поколений русской культуры. «Рассказы о Анне Ахматовой» делают реальным и единственно существенным мир великих теней. Ахматова, Блок, Серебряный век, а там уже недалеко и до Лермонтова с Пушкиным. Недалеко — вот важно слово. Книга Наймана — такой мост. Еще потому я счастлив, что мы успели ее записать его голосом. Так и должно было случиться. 

Что же делает он и его голос? Оказываясь внутри книги Наймана, в присутствии его мира, в шуме свободной культуры, мы видим: стихи, картины, книги — не параграфы из пыльного учебника, не отвлеченное знание, а что-то очень живое, даже жизненно необходимое. Это мир, имеющий прямое к тебе отношение, к твоей жизни, и книга — входной билет, приглашение. Или даже предложение. Помощи? Утешения? Любви? Я не знаю. Но знаю: нам повезло, мы с вами попали в особое поле. 

Вы услышите: 

«Попадающий в поле притяжения Ахматовой — все равно: стихового, биографии, легенды, — еще не вполне понимая, в чем оно состоит, неловко формулируя, ощущает в нем что-то жизненно главное. Попадающий в поле ее притяжения вдохнет, приподняв крышку, остатки атмосферы уже исчезнувшего на земле состава, уткнется в содержимое забытого назначения, прочтет хвостики слов неопознаваемого языка… и не прогадает. Это жизненно главное потому, что все остальное для жизни не главно».

Я думаю, эта встреча и эта книга нужны сейчас. Если вы прочитали мой текст до этого места, то нужны именно Вам. И тем, «кому сейчас плохо», — особенно. Помните? С этого все начинается.

Владимир Гандельсман, с которым нам посчастливилось жить в одно время:
_______________
у окна

я пью с тобой, нелюдь.
душа не болит.
тем более, наледь
глаза стекленит.

ты помнишь, намедни
здесь был человек?
он знал, что целебней,
и к слову прибег.

но прежде он выбил
окно – за окном
(ты выпил? я выпил),
объятый огнём,

кричал ещё кто-то.
(по новой? налей)
той ночью охота
велась на людей.

«есть матери, дети, –
сказал человек, –
есть горе на свете.
отныне навек

будь там, где унижен,
замучен, распят
живущий и выжжен
взращённый им сад».

что ж, будем. я выпью
за это с тобой,
мы скованы цепью,
подлец, ледяной.

«Сожжения книг, растлевающих немецкую молодежь, организовывались нацистским Немецким студенческим союзом и гитлерюгендом с марта 1933 года в рамках «Акции по устранению негерманского духа». Самое масштабное сожжение книг было проведено 10 апреля 1933 года в Берлине на Опернплац. Было сожжено 25 000 томов. Писатель Оскар Мария Граф, чьи книги не только не были сожжены, но даже попали в список рекомендованной нацистами литературы, обратился с открытым письмом к нацистским властям Германии: «Я не заслужил такого бесчестья! Всей своей жизнью и всеми своими сочинениями я приобрел право требовать, чтобы мои книги были преданы чистому пламени костра, а не попали в кровавые руки и испорченные мозги коричневой банды убийц». После чего его книги попали в список сжигаемых, а сам он эмигрировал».

(Из примечаний к книге Себастьяна Хафнера «История одного немца»)

Дорогие друзья. Я давно забросила этот канал, но сейчас воспользуюсь , чтоб и здесь написать , что в телеге создали аккаунт «Анна Наринская» и просят денег. Не верьте и не отвечайте!!!!