TG Telegram Group Link
Channel: Карпов, зачем?
Back to Bottom
Каждое утро у меня есть две минуты, пока электрическая зубная счётка чистит мои зубы. Несколько лет я учился коротать это время как мог: прогонял планы на день, внутренне напевал что-то, прислушивался к себе. Последнее время я рассматриваю своё лицо в зеркале. Оно стало совсем не тем лицом, которое я видел несколько лет назад. Коричневые хронические мешки под глазами; небольшая папиллома под правым из них; чёрная точка на левом из них; никогда не бывающие белыми белки; густая, неровная борода и усы, которые начинают седеть; появились длинные волоски бровей, которые Наташа постоянно норовит выдернуть, а я не знаю почему, но не позволяю ей сделать это. Я смотрю на это лицо в отражении забрызганного зеркала общей, не прибранной душевой каждый день. Вглядываюсь в него, как в собственные фотографии, из которых при определённом терпении должен проявиться смысл и мотивация, но чаще вглядывание обрывается вибрацией зубной счётки и необходимостью смыть с лица зубную пасту. Я делаю это и после, поднимаю мокрое лицо к зеркалу. «Ты не молодеешь, отец. В твоём возрасте нужно пожинать плоды, а не начинать с начала. И понятно, что ты убеждаешь себя в том, что нынешние обстоятельства делают тебя сильнее и наращивают важный опыт впрок, но сейчас ты закончишь собой любоваться, и пойдёшь в свой контейнер за туркой с кофе, которую поставишь на общую плиту в общей, не прибранной кухне, чтобы убедить себя в том, что всё под контролем. И ты знаешь, что Новый год и девятый день рождения Вари ты будешь праздновать здесь. А сейчас тебе нужно собраться и снова найти мотивацию, чтобы быть деятельным и не опускать руки».

Мысль о том, что нам не удастся до конца года уехать из лагеря с каждым днём гнетёт сильнее. Варя хочет на день рождения позвать своих новых друзей. Она даже придумала, как в нашем контейнере сможет поместиться 17 человек и чем все будут заниматься. Наташа предложила поискать квартиру в Airbnb, чтобы арендовать её на два дня, где мы сможем отметить день рождения Вари, а на Новый год постараться уехать к друзьям, у которых будет шанс провести время и принять ванную, коротко позабыв о том, что приезд к ним как квартира на Airbnb для нас — оттуда придётся уезжать и снова искать мотивацию быть в лагере, оправдывать всё опытом и сложностью мироздания, которое мы постигаем здесь.

Стал замечать, что мой нательный крест чаще висит на спине в районе шеи, чем на груди. Ну мало ли как ты ворочаешься ночью, говорю я себе. Но продолжаю искать в этом скрытое сообщение, которое я всё никак не расшифрую. Может быть он прячется таким образом? Может быть устал видеть моё лицо?

Два новых проекта родились за два дня этой недели. Вот-вот перезапуск. Новые знакомства в Алматы и планы с ними связанные. Новые знакомства в Майнце, благодаря каналу и рекомендациям знакомых. Ожидание декабрьской лекции в Берлине. Ожидание вероятных съёмок нового фильма. Ощущаю себя как те стартаперы из Калифорнии, которые начинали в гаражах своих родителей. Только мои стартапы запускаются в лагере беженцев на «Пути попрошайничества», как DeepL переводит название нашей улицы.

Не верь. Не бойся. Bettelpfad.

15 ноября 2023
Майнц, Kaffekommune
117 день эмиграции
💥 1/2 💥

Я проснулся утром в квартире-студии, которую арендовал для себя в Мадриде на несколько дней. Не одеваясь, умылся, почистил зубы, провёл несколько зум-встреч и выбрался в город, чтобы найти кофейню и подумать, как рассказать о том, что происходит сейчас с перезапуском «Поля».

Когда я уволился из «Таких дел» в 2020 году, мне было важно уйти от любой повестки связанной с социальной жизнью. Тогда я сильно надорвался. Ещё год после похорон Андрея Павленко мы работали над документальным фильмом. Сразу же после того как фильм был готов я понял, что больше не могу. Мне было невыносимо больше находится внутри социального поля, активизма и всего, что заставляет иметь позицию и отстаивать её. Столкновение со смертью как-то сразу усложнило мир и мысли о том, как стоило бы его описывать, чтобы не скатываться к упрощению. Тогда мы изобрели «Поле», в котором старались придумать, как соединить методы социальных наук, которые помогают смотреть на мир сложно, и то, что мы любим и умеем делать — ехать в любую жопу мира, находить там людей и, при помощи эмпатии и наблюдения, учиться у них жить так, как знают только одни они. Ну и собирать из этого истории.

Мы полтора года ездили к людям, которые живут здесь и сейчас, но находятся совершенно в других пространствах опыта и мысли. Бывший егерь арктического лесхоза, ищущий Гиперборею уже 27 лет; пастор баптистской церкви, построивший планетарий на своём участке, чтобы проповедовать в нём Господа; физики на льду Байкала, который 40 лет пытаются поймать нейтрино в толще воды; проживающие своё детство воркутинцы, живущие в месте, которое принятно маркировать эталонной чёрной дырой времени, где слиплись мерзлота, ГУЛАГ и разруха. Мы много куда ездили и отовсюду я привозил новый лоскуток той Россиюшки, которую никто больше не видит. Моей собственной утопической страны, в которой я всегда стремился жить и пытался найти и разглядеть её всюду, где бы ни оказался: у виссарионовцев в Городе Солнца, у жены смотрителя маяка на Шуе, под Омском в семье с неизлечимо больным ребёнком, в казачьей станице на Нижней Волге. Я всюду стремился найти ту длину волны, с помощью которой люди здесь продолжают ценить жизнь и знают, что их будущее, это не какой-то там замглавы-администрации-в-погонах, спускающий сверху вниз директиву — их будущее это индивидуальный, осознанный и подкреплённый их личным опытом путь, который не должен обнадёживать и обещать, но который и есть то, что делает из них — их! Для меня все эти поездки превратились в ту утопическую Россиюшку, которую мы старались строить в Маршаке и в которой «Поле» стало просто методом её познания.
💥 2/2 💥

Потом случилась война и всё раздавила.

Мы поддались ей и уступили. Мы закрыли «Поле», команда развалилась, разъехалась. Мы умерли похоронив с собой всё найденное. В сентябре 2022 я уехал. Уже в октябре я понял, что проживаю в некоторой степени очищающий опыт. Московская неустроенная жизнь, бесконечная гонка моей собственной зависимости от релизов (был год, когда их было 59 штук), мир, который казался устаканенным и прогнозируемым — это всё лопнуло, покровский мыльный пузырь сдетанировал. Я остался один и стал смотреть вокруг, чтобы увидеть хоть что-то, что мне удалось увезти с собой. Я сразу нашёл семью и теперь держусь за неё всем своим существом. Я увидел, что кроме семьи всё что у меня осталось — это «Поле». То самое, мёртвое и похороненное. Спустя три месяца я понял, что у меня нет ощущения, что я уехал. Я покинул Россию, но ту Россиюшку я забрал с собой. И теперь у меня есть «Поле» и семья, которые дают возможность рассказывать о ней, документировать её осколки.

С марта этого года я всё своё время инвестировал в то, чтобы «Поле» ожило. Мы перепридумали его более, чем полностью, но сохранили этику внимательного и бережного вглядывания в опыт людей, которые знают о мире что-то, чего мы не понимаем.

В прошлую пятницу на одном курсе литературного письма мне порекомендовали написать текст, который объясняет мои взаимоотношения с Россиюшкой. Я постарался это сделать здесь. Мне важно рассказать об этом, чтобы лучше объяснить, что значит для меня перезапуск «Поля», который происходит прямо сейчас.

Посмотрите на это. Правда, посмотрите — http://pole.media/ru

Четыре месяца назад этот канал превратился в дневник и очень сильно помогает мне справляться с нынешним опытом. Я уверен, что мне ещё предстоит понять, что же именно произошло здесь. Сейчас мне сложно, а иногда просто не о чем, писать что-то в дневник. Во многом это происходит потому, что «Поле» всю личную рефлексию забрало на себя. Тем не менее, я не прекращу дневник, но буду ещё рассказывать о том, что мы выпускаем в «Поле», потому что это и есть то, из чего состоит моя жизнь. Если хотите — это моя экзистенциальная ставка. Продолжать искать ту Россиюшку, которую я забрал с собой. Продолжать изучать утопию, практикуя свою. Продолжать смиряться и вглядываться в опыт, который проживаю.

27 ноября 2023
Мадрид, Nica specialty coffee
129 день эмиграции
Только что выпустили большой документальный проект про секретную советскую ядерную колонию в Монголии, которая просуществовала всего около двух десятков лет, а потом исчезла.

Фотограф Влад Сохин съездил туда, встретился с монголами, которые сейчас живут рядом или прямо внутри заброшенного города, а ещё поговорил с теми, кто жил когда-то здесь, но был вынужден вернуться в Россию, когда рудник решили не продолжать осваивать.

Очень мне близки чувства этих людей, которые дважды весьма кардинально поменяли свою жизнь, но после возвращения остались между мирами. Постоянно вспоминают это место, им снятся сны, они просят фотографа Сохина дойти до их домов, чтобы посмотреть что с ними стало. Временами думаю, что я в своей эмиграции пока ещё не, но сильно рискую стать таким же по отношению к России.

Ну стану и стану. Главное, чтобы смог вернуться

https://pole.media/ru/atom/mardai
Пока я не могу ничего написать дневникового, Миша Мордасов из школы Фотополигон пригласил поговорить о фотографии. Я почти никогда не отказываюсь от таких предложений, так как считаю, что это один из самых классных способов подводить итоги, а также додумывать те мысли, которые в голове ворочаются. Тем более, Миша, по факту, является моим крёстным фотографическим отцом. Во многом благодаря ему я, тогда совсем ничего не умеющий, не понимающий, но очень стремящийся, начал в 2010 году знакомиться с миром фотожурналистики не по журналу «Русский Репортёр», а как-то живьём и делом. Поэтому с долей волнения и ожидания жду завтрашнего разговора.

Если вы зачем-то захотите его послушать — регистрируйтесь здесь. Начало в 12.00 CET или 14.00 МСК.
Мы в «Поле» выпустили сегодня четвёртый эпизод подкаста «Что случилось с атомной мечтой».

Я впервые нахожу себя ведущим нарративного жанра и это то ещё испытание для меня. Я очень люблю говорить, в том числе публично, но всякий раз, когда нужно собрать мысли в содержательный упакованный краткий рассказ — это вызывает какие-то потусторонние сложности в моей голове. Всё таки фотографическое берёт вверх и мышление работает лоскутно, а не поступательно.

Этот подкаст во многом так и сделан. Да, в нём есть две сквозных темы: история советской ядерной колонии на территории Восточной Монголии и история идеи освоения атома вообще и те последствия и результаты, к которым мы пришли сегодня. Но всё же монтажная логика в нём больше напоминает вспышки из разговоров с социальными исследователями, людьми, которые жили в Мардае и покинули его, людьми, которые всё ещё живут в этом заброшенном месте, теми, кто прямо сейчас ищет и находит новые месторождения урана. Всё это сосуществует с музыкой, телепередачами, звуками той эпохи и связано одно с другим размышлениями о том, что всё это значит и как вообще сегодня можно думать об атомной проблеме, уже имея за плечами багаж из невероятных подъёмов и страшных катастроф.

В сегодняшнем дне, когда всё вокруг трещит по швам, а внутреннее состояние можно описать словом «растерянность», важно внимательно относиться к тому, как именно мы говорим о происходящем и можем ли мы найти дистанцию к нему, чтобы язык разговора не превращался в эмоциональное пикирование, а стремился быть заживляющим. Там, где я нахожу себя, продолжать жить жизнь не смотря ни на что — главный вызов и позиция. Но как это делать, не закрывая глаза и не забывая о том, через что уже пришлось и приходится сейчас проходить — это задача на десятилетие.

Прислушиваться к опыту человека. Не вешать ни на кого клеймо. Доверять, но не обязательно принимать. Обнимать, а не гордиться.

Слушать подкаст можно здесь
Spotify | Apple Podcasts | Яндекс | Google
Это я стою в чулане на чердаке старого дома в центре польского города Познань и записываю последний эпизод подкаста, чтобы успеть выпустить его до конца 2023.

Чуть больше, чем полтора месяца назад я вынуждено прекратил вести дневник, чтобы полностью переключиться на то, что мы выпускали в декабре. У меня не было размышлений о том, нужно ли прерывать ту рефлексию и бытописание, которые я выдумал в августе, чтобы не сойти с ума — перезапуск «Поля» и всё, что мы сделали за это время важная часть моего 2023 года, который, кажется отсюда, и был задуман для того, чтобы состоялся декабрь с атомным проектом.

Это не было простым путешествием. Наш быт никуда не делся, переживания и отрешённость не скрылись из виду и продолжали откусывать по кусочкам мотивацию к действию. Гораздо чаще я не хотел выползать из-под одеяла по утрам. Романтичная шутка о том, что я чувствую себя как тот калифорнийский стартапер, который в батином гараже запускает новый гугл довольно быстро себя исчерпал. Обязательства, которые взял на себя, стали давить довольно скоро.

Тем не менее, нам кажется это удалось. Один материал номинировали на Редколлегию, подкаст попал в список лучших за год. Сторонняя валидация очень важна в инди-проектах и в тех обстоятельствах, где мы находимся вот уже почти полгода.

Я просто хотел сказать спасибо вам всем за поддержку. И ещё о том, что продолжаю вести дневник. Снова нужно место, где я смогу дистанцироваться от текущего, чтобы попробовать что-то понять.

8 января 2024
Майнц, Bettelpfad 98
165 день эмиграции
Мы уехали из Майнца 24 декабря. Утром сели в поезд компании FlixTrain, добрались до Берлина, откуда через 4 часа отправились автобусом компании FlixBus в Познань. Уже вечером здесь мы встретили католическое Рождество, а также Новый Год через неделю. К Варе в этот раз пришёл сперва Санта Клаус, а потом и Дед Мороз заглянул. «У меня впервые так, что каждую неделю, начиная с моего дня рождения, ко мне подарки приходят! В следующем году будет также?», — спрашивает ребёнок. Уклончиво отвечаем ей как-то.

На берлинской пересадке было время немного пройтись по городу от Hauptbahnhof до Alexanderplatz. Проходя мимо Бундестага я насколько умел коротко рассказал Варе об истории этого места, о немецких рейхах, о Рейхстаге и Халдее, о том, почему сейчас купол прозрачный, о берлинской стене и разметке на асфальте, о ФРГ и ГДР. Кажется, она впервые примерила на себя Историю и отождествила себя с ней, соразмерилась.

Выйдя на Unter den Linden мы наткнулись на свадьбу. День был слякотный, невеста платьем на прокат сметала грязь. Варя увидела на брусчатке мешуру от хлопушки. В ней, она нашла малюсенькое, с ноготок на её пальце, красное сердечко и взяла с собой.

— Варь, смотри! Видишь вон там за домами флаг большой? Это российское посольство, наверное, самое большое в Берлине, занимает квартал, — объяснил я. Спустя пару минут она взяла меня за руку, попросила остановиться.
— Пап, а можно я это положу к двери посольства? — по секрету полушёпотом спросила Варя, показывая на указательном пальце миниатюрное сердечко.
— Ну конечно можно, только там скорее всего проход будет закрыт, — ответил я и поймал себя на мысли, что оглядываюсь по сторонам, разрешая ребёнку выразить её чувства по отношению к собственной стране.

Мы поравнялись с посольством, на бульваре стоит огромная памятная украинская инсталляция, где перечислены жертвы большой войны, обвинения в адрес Путина и свидетельства разрушений. Варя с интересом смотрела на неё, потом спросила что это такое? Мы объяснили как появляются такие памятники и почему их не убирают.

— Но мы же не виноваты в этом, — расстроено произнесла она.
— Напрямую не виноваты, — запутываясь в терминах вины и ответственности мямлил я.
— Мне что, нельзя значит положить это? — с мокрыми глазами спросила она.
— Давай положим на лавочку, прямо напротив входа, и будем знать, что это мы сделали и это наш с тобой секретик будет, — предложил я и повёл ребёнка к лавке между посольством и украинским памятником. Варя положила сердечко, припрыгнула немного и радостная повела нас дальше. А я шёл и думал о том, что сейчас произошло, о своей неспособности объяснить ей в должной степени реальность, думал не наводим ли мы на неё отношение к стране, о том, как просто и естественно дети выражают свою любовь и привязанность, о безопасности такой открытости в современном мире. Думал обо всём этом в привычном туманном ворохе мыслей и спутанных оправданий.

Время, когда любовь и привязанность нужно оправдывать.

9 января 2024
Майнц, Bettelpfad 98
166 день эмиграции
Ещё где-то в середине ноября в мужской душевой сгорела розетка, в которую был включен обогреватель. Причём сгорела так, что прожгла утеплитель контейнера буквально насквозь и теперь в стене под окном красуется ветряная дыра. Это не доставляло сильного неудобства, в ноябре было почти постоянно +10 градусов. Разумеется, мы в тот же день подошли к соцработнице О. и рассказали о случившемся, она обещала поставить новый, но нужно дождаться хаусмастера, чтобы он что-то там посмотрел по электрике. Потом случился декабрь и стало совсем не до этого. После, мы уехали на новогодние.

В Майнце значительно похолодало после того, как мы вернулись в лагерь после праздников. Теперь днём редко поднимается до нуля, а ночами до -8. В комнате обогреватель справляется, тепло. В коридоре перестала нормально закрываться одна из входных дверей, сломались оба обогревателя и теперь ребята из Пакистана, например, выходят в него в тёплых свитерах или куртках. На кухне обогреватель вообще куда-то исчез. В мужской душевой так и не появился, дыра в стене на месте, поэтому теперь прежде чем идти, скажем, мыть голову или просто принять душ — крепко думаю о степени немытости своего тела, в попытке сторговаться и не идти туда, чтобы не мёрзнуть.

Во вторник я всё же решился и пошёл. В душевой четыре кабинки и четыре раковины. В первой кабинке кто-то мыл грязные ботинки и оставил после себя куски земли по всей душевой. Во второй кабинке куча смятой в шарики туалетной бумаги (ума не приложу зачем это сделали люди). В третьей кабинке я брезгую мыться, так как вся она на несколько тонов желтее всех других. Как будто её пластиковые стены ржавеют и людей это устраивает. В четвёртой кабинке весь пол был в чьих-то состриженных волосах и был как будто накрыт ковром.

Я взбесился. Снова битва за чистоту. Естественно, я не помылся и с грязной головой пошёл работать в модную кафешку, попросив Наташу сходить в бюро и напечатать номерки, чтобы распределить кабинки так же, как и туалеты. В нашей общаге живёт 17 парней и мы с Наташей распределили кабинки между комнатами так, чтобы в трёх душевых мылось по 4 человека и в четвёртой — пятеро (в одной из комнат живут родственники людей из соседней общаги и они ходят мыться к ним).

Вечером пришёл грузинский охранник Г., я показал ему душевую, он привычно разозлился, начал махать руками и объявил, что делают это «настоящие педерасты». Он постучал в каждую комнату, вытащил всех парней, мы раздали всем белизну и губки, а также бумажки с цифрами, чтобы люди выбрали себе кабинки и раковины, закрепили за собой и убрали в них сами. С туалетами это помогло, посмотрим как будет в этом случае. Моя кабинка вторая от входа, я делю её с тремя молодыми афганцами.

***

В шестой комнате, в которой жила арабская семья из шести человек, теперь новые жильцы. Прежние наши соседи нашли себе квартиру и съехали в неё ещё до Нового года. Вместо них заселили другую большую семью из первой общаги, где они жили в двух раздельных маленьких комнатах.

Украинские бабушка и внучка, с которыми нас познакомила О., нашли жильё в Майнце и съехали в него.

Наш новый знакомый, библиотекарь из Москвы, который как и мы уехал сюда по гумвизе, тоже нашёл жильё, спустя 8 месяцев проживания в бывшей гостинице.

На обратном пути из Польши мы остановились в Берлине и поселились в квартире Т.Ч. и Н. — огромной, светлой и полностью нашей на эти несколько дней. Впервые за пять месяцев мы смогли провести три дня в жилье, которое ни с кем не делим.

На Новый год Дед Мороз принёс мне пластинку The National — First two pages of Frankenstein и я несколько дней после этого смотрел на ютубе обзоры разных проигрывателей. Выбрал несколько вариантов. Жду, когда мы сможем позволить себе по-настоящему обживать свой дом. Шучу, что у нас теперь есть пластинка и монстера, вокруг которых можно уже строить нашу жизнь.

Да какие уж тут шутки

12 января 2024
Майнц, Bettelpfad 98
169 день эмиграции
На прошлой неделе я купил баскетбольный мяч и зимнюю форму, чтобы иметь возможность заниматься на открытой площадке в Volkspark. Первую тренировку я провёл, когда на термометре было около 5 градусов тепла. Чуть больше часа я бросал в одиночестве мяч в корзину под deathgaze в ушах. Хороший опыт, мне нравится. На площадке мягкое резиновое покрытие и от него плохо отскакивает мяч, тем более когда температура опускается ниже нуля. Вчера выпал снег и теперь я жду, когда он полностью растает, чтобы пойти заниматься снова.

Предложил соседям афганцам сходить как-нибудь поиграть вместе, но не встретил у них воодушевления по этому поводу.

***

— Oh, it seems you would like to work with a laptop here? — спросила милая бариста в модных прозрачных очках и шапке, когда я сел за столик в Kaffeekommune и приготовился доставать компьютер.
— Yes, — ответил я с немного растерянной улыбкой, заинтригованный её интересом.
— Unfortunately, since today we have a laptop free sitting zone. We want customers getting relax and enjoy here. But you can use your iphone or tablet, — проговорила она.

На протяжении четырёх месяцев я ходил в эту единственную в Майнце кофейню с хорошим кофе, чтобы работать. Всё это время у меня было место, куда я мог уйти, убежать из лагеря и принадлежать здесь сам себе до 18 часов, когда она закрывается. Приходя сюда я оказывался в привычном для себя рабочем процессе, видел других работающих людей, созванивался, временами разговаривал с персоналом — всё это каждый раз напоминало мне о временности нашей конуры, о том, что ничего не изменилось, рабочие процессы и стремления сохранились.

Это произошло несколько дней назад и с того момента я нахожу себя совсем разобранным. Мне приходится теперь почти круглосуточно торчать в нашем дупле, где я делаю вид, что работаю, но на самом деле ощущаю себя в клетке. Простое, казалось бы, решение владельцев кафешки исключить работающих людей, не предполагало, как мне кажется, такой рефлексии. Но для меня как будто закрылась возможность перезагружаться, выходить из бытовой энтропии и неустроенности контейнера.

«Мы хотим, чтобы люди расслаблялись и получали удовольствие» — но что делать, если удовольствие и расслабление я получаю от работы? В этой ситуации я ощущаю уязвимость, в которую администрация заведения ткнула меня. Мне как будто в очередной раз напомнили, что есть вот люди, о которых мы заботимся, а есть ты со своей работой, которая мешает добропорядочным гражданам и нашей экономике. Ничего личного, но нам просто выгодно тебя удалить.

Вообще они правы, конечно. Ведь кафе — это третье место и никому ничем не обязано.

Это третье место для тех, у кого есть первые два.

16 января 2024
Майнц, Bettelpfad 98
173 день эмиграции
💥 1/2 💥

В пятницу Варя принесла из школы рисунок. На листе белой бумаги напечатаны пустые кадры плёнки, куда можно нарисовать всё что захочется. Три кадра повыше и три кадра пониже. В тех что повыше она нарисовала себя и приписала «Hallo das ist Warja», следом мой портрет с надписью «das ist Vater». Третьей была Наташа — und das ist Mutter.

В первом кадре нижнего ряда нарисован дом и он похож на дом, в котором жила семья свинки Пеппы в мультике. «Sie leben in allen...». На втором нарисован наш контейнер, стоящий окнами к зрителю. В одном из окон стоит Варя, над контейнером слово «Mainz!». В третьем кадре попытка изометрической проекции нашего контейнера с верхнего ракурса. Очень похоже на коробку, в которой стоит три фигуры (большая, маленькая, большая), в комиксовом бабле над ними слово «Nein!» и рядом надпись «Und dann Sie».

В этот же день Варя смотрела фотографии и видео в телефоне Наташи. Там куча воспоминаний из нашей прошлой жизни: Тбилиси, Алмата, Москва, Волгоград — много всего. В какой-то момент, долистав до Москвы, Варя стала плакать. «Мама, вот это наш дом, а здесь — не наш!».

Позавчера исполнилось полгода, как мы живём в лагере.
Вчера исполнилось шестнадцать месяцев, как я уехал из России.

Когда в июле я, ошарашенный новыми условиями быта сидел на кровати в необжитом контейнере и торговался с собой, крайняя граница пребывания здесь для меня была два месяца. «Ну хорошо, пару месяцев я готов здесь передержаться», — думал я и дико сопротивлялся приживаться здесь. Первое время я даже сопротивлялся покупать платную подписку на сервисы поиска жилья, привыкнув к тому, как квартиры ищутся в постсоветских странах. В итоге подписку мы купили, она не помогла ни капли, а под конец прошлого года ещё и получили от этой компании досудебное письмо с требованием выплатить им какие-то там деньги за отмену подписки. Сил разбираться не было, да и знания языка для таких разбирательств у нас нет — заплатили.

По ночам часто просыпаюсь. Не так, чтобы прям проснулся и не могу заснуть, нет. Моя кровать находится под окном и примыкает к единственной в комнате батарее. Временами становится очень жарко, временами затекают руки или тело от не самых лучших подушки и матраца. Переворачиваюсь и просыпаюсь. Последний месяц в моменты такого пробуждения часто залетают мысли, вызывающие самый настоящий страх. «Какие у тебя перспективы, Серёж? Ты уже полгода просыпаешься на этой кровати и всё остаётся по-прежнему. Тебе 37 лет, у тебя ребёнок и жена, но ты живёшь здесь. Ты мечтаешь о съёмном жилье, но что ты будешь делать через 15-20 лет? В современном мире с твоим мышлением не получится нажить постоянное жильё, хоть что-то, собственником чего ты будешь. У тебя ничего не было, нет, и вряд ли будет. Какой твой план на жизнь? Ну-ну, продолжай романтично жить в своих утопиях».

В этих пробуждениях нет никаких размышлений. И нет никакого нарратива в голове. Я просто за долю секунды всем нутром своим чувствую весь этот монолог и он по-настоящему обрывает что-то внизу живота. Контейнер — это не только физическое ограничение быта. Ежедневно приходится преодолевать эти ментальные 12 квадратных метров, которые паттерном, запрещающим полёт и мечты порабощают мышление и воображение. В третьей главе своей гениальной книги «Как мыслят леса» Эдуардо Кон показывает, как с точки зрения внечеловеческой антропологии русло реки Амазонка структурирует паттерн поведения и мышления людей, живущих в лесных племенах здесь. Практически сейчас ощущаю это. Каждое дело, которое задумываешь, нужно сперва протащить через эту установку, но порой не то что дело — себя физически отсюда сложно вытащить.
💥 2/2 💥

Всю прошлую неделю сидел в контейнере, но в четверг совершил вылазку в город — нужно было идти в языковую школу, начинался мой Integrationskurs. Я дошёл до школы к 9 утра, но начало занятий перенесли на среду. Инерционно я хотел поехать домой (написал это слово, стёр, снова написал), но преодолел это и пошёл искать новое кафе для работы. Нашёл, оно открывалось в 10. Я дождался и сел здесь. Рядом со столиком была розетка, на столике стоял паршивый американо. Но это был единственный день на той неделе, когда я снова был собой. Много чего сделал, много с кем созвонился, наметилось несколько новых малых проектов.

В субботу ездили в гости к новым знакомым. С. переехала в 2019 году, И. приехал сюда в 1996 вместе с родителями как поволжский немец, ему тогда было 12 и они год жили в лагере как и мы. Вечером ребята проводили нас до лагеря и зашли в гости на три минуты — С. было интересно увидеть это всё. Мы показали. «Вас нужно срочно отсюда вытаскивать», — немного смотря сквозь стены произнёс И. Он просто уже забыл как этот быт превращается в новую реальность и новую норму, с которыми ты уже не сражаешься, принимаешь. В отличие от тебя, у этой новой жизни нет вариативности и стремлений. Она подминает своей устойчивостью, невозмутимостью и предопределённостью.

Ещё на трамвайной остановке я делился с И. невозможностью быть реализованным и востребованным в наших условиях. «Дай себе время. Вы всего полгода здесь, это ничто. Просто дай время и всё наладится», — сказал он, а я в этот момент думал о том, что как приедем в контейнер нам нужно будет дежурить.

В этот раз всё помыли быстрее обычного.
Следующее дежурство — в воскресенье.

22 января 2024
Майнц, Bettelpfad 98
179 день эмиграции
Упокой, Господи, души рабов Твоих Алексея и Дмитрия.
Помочь семье Димы Маркова можно по номерам счетов ниже. Собирает его родная сестра Татьяна.

Тинькофф
5536 9138 2175 0110
Татьяна Александровна М.

Сбербанк
4817 7604 2591 0167
Татьяна Александровна М.
✖️ 1/2 ✖️

Новость прочёл на занятиях по немецкому. Просто и привычно я поднял телефон со стола, чтобы скоротать очередную долгую болтологию со стороны преподавательницы, пока она что-то по шестнадцатому кругу рассказывала о предстоящем в четверг тесте. Давно внизу живота так не обрывалось.

«ФСИН: Умер Алексей Навальный»

Остаток занятия я самоизолировался за думскроллингом. Не уверен, что меня в этот момент никто не спрашивал по предмету. Но оторваться от новостей я не мог, ждал опровержения. Я был ошеломлён и растерян. Вышел на улицу и понял, что ничего не чувствую. Я просто не понял, как я могу это проживать. Я шёл по солнечному, весеннему в середине февраля Майнцу и пытался хоть как-то прожить это сообщение. Вытащил телефон и наговорил туда девятиминутную голосовуху, в надежде, что во время записи что-то почувствую. Нет, почти холодно, без эмоционально выговорился — стало чуточку полегче.

Почему же так сильно эта новость выбила меня? Я пытался понять это, пока ехал в контейнер на автобусе. Ведь мы не были лично знакомы с Алексеем. Да, я часто встречал его, пока работал фотокором, одно время сочувствовал и поддерживал его, последние несколько лет до его посадки был скорее сочувствующим критиком, но никогда не считал его своим, близким.

В 2012 году, переехав в Москву, мне быстро удалось её изучить. Тогда была протестная пора и митинги, перетекавшие в вечерние посиделки вокруг памятника Абаю Кунанбаеву, научили меня этому городу. Их придумал Алексей.

Рано-рано утром 30 декабря 2014 года я приехал в Замоскворецкий суд снимать процесс по делу «Ив Роше» над Навальным. Я провёл там несколько часов и поехал в Новогиреево забирать Варю из больницы, в реанимации которой она провела первые две недели своей жизни. Были сложные, долгие, преждевременные роды и её забрали, потому что так велел протокол. Наташу выписали из роддома через четыре дня и ещё полторы недели она ездила кормить дочку на противоположный конец Москвы. Первые две недели после родов мы жили без ребёнка. Она одна лежала в пластиковом боксе. Я забрал Варю и Наташу, отвёз их в съёмную однокомнатную на 21-м этаже марьинской новостройки и успел на стихийную акцию возле Госдумы. В тот вечер я успел снять Алексея до того, как его свинтили и сел отправлять фотографии на бордюр прямо напротив магазина «Ив Роше». С дочерью я с смог впервые нормально встретиться после всего этого.

Удивительно, как этот человек прошивал мою жизнь, а я не осозновал этого. Он как будто был постоянным сопровождающим все эти годы. Потом его отравили и я был уверен, что он выкарабкается. Потом его посадили, и я был уверен, что он сломает эту систему. Потом он умер, а я всё никак не мог поверить, что это произошло и продолжал думскроллить и ждать опровержения.

Это первое судьбоносное событие, которое произошло с момента моего отъезда из страны. Ничего подобного не происходило с момента объявления мобилизации. Саша Черных написал в своём тг-канале, что как будто ещё одна война началась. Именно так это переживаю и я, но впервые чувствую одновременно и свою внешнюю инородность, исключённость к этому. Окружающие декорации и заботы о нашем неустроенном быте как будто дают другую длину волны этому переживанию и свидетельству. Не понимаю что это значит пока, нужно осмыслить ещё. Но в пятницу однозначно произошло событие, которое я как русский за рубежом никогда не пойму так, как человек, живший в России в тот день. И эта пропасть между моей Россиюшкой и той Россией, куда я обязательно вернусь, будет только расти.
✖️ 2/2 ✖️

— Что?! Да как это?! — в тишине нашего вечернего быта я почти прокричал голосом, на что Варя с Наташей отреагировали кучей вопросов о том, что случилось?
— Дима Марков умер, — ответил я спустя минуту, пытаясь найти эти чужие три слова.

И я снова ждал опровержения. Я пошёл в фейсбук, открыл месенджер и написал ему сообщение, которого он больше никогда не прочтёт.

Для меня смерть Димы в одном ряду со смертью Балабанова, Летова, Расторгуева. С ним ушла большущая часть той русской культуры, которая создаёт из меня то, что я есть. Димина удивительная, совершенно рембрандтовская отзывчивость к боли и левитановское принятие, растворение в ней в поисках надежды и любви. Что-то он такое знал о нас всех, как-то так по-особенному проживал наше трудное время, что не давало возможности забывать о боли, но вместе с этим учило радоваться и любить. Дима страдал от того, что видел вокруг, от своей зависимости, от нечуткого мира и старался починить его своей любовью и объятьями. Я учился у него фотографировать раньше, сейчас буду учиться у него любить. Потому что если не научиться этому, нас никто не обнимет.

Я лежал пластом на кровати и не хотел ни злиться, ни плакать. У меня внутри не было ничего. Абсолютно чёрная, выжженная, душная пустота. В которой нет никаких чувств вообще. Кажется, что прошедшие два года научили не выкладываться на 100% при проживании катастрофы. Научили сохранять что-то до следующей, которая будет неизбежно.

Будущее разодрано в клочья. Пока так.

19 декабря 2024
Майнц, Bettelpfad 98
207 день эмиграци
✖️ 1/2 ✖️

Месяц как у меня начались интеграционные языковые курсы. Ещё в августе мы прошли тестирование и были распределены по уровням: у Наташи А1.2, у меня А2.1. Наташа с середины декабря занималась, по утрам уходила из контейнера и возвращалась в обед. Я в это время писал подкаст и работал над атомным сезоном Поля.

В середине января занятия начались и у меня. В течение прошедшего месяца я старался научиться перераспределять время и жить по новому графику, но всё тщетно. История с единственной удобной для работы кафешкой, которая перевелась на laptop free формат, в сочетании с постоянным недосыпом по утрам и выброшенным временем первой половины дня совсем не помогают сосредоточиться. Каждый день приходится заново решать, где сесть поработать сегодня. Этот поиск бесконечно выматывает, так как вновь проявляет мою исключённость, не имение собственного места. Иногда я чувствую себя надоедливым не прошенным гостем, которого запомнили все баристы и работники окрестных заведений.

Вчера, например, я сидел во вьетнамской кафешке и вёл созвон в зуме. Он длился около часа и под конец официантка подошла и принудительно выписала мне счёт, хотя я не просил её. Я послушно оплатил его и вышел договаривать на улицу. После чего совершил попытку найти другое место, но плюнул, и вернулся в контейнер. Следующий созвон вёл отсюда, сидя между столом и холодильником, постоянно заглушая микрофон зума, чтобы собеседник не слышал разбирательства вокруг школьных обязанностей дочки, наташины занятия вокалом и готовку ужина.

Нет места, где я мог бы побыть один. Да и такого времени в распорядке дня практически не найти. Я попал в одну группу к Наташе, теперь мы сидим за одной партой. Мы просыпаемся вместе, выходим из дома и едем на занятия вместе, сидим за одной партой вместе. Разве что утренний обратный путь от вариной школы до лагеря, после того, как отвожу её на занятия. Всегда беру с собой наушники, но последнее время замечаю, что от мысли включить музыку становиться душно, поэтому эти 10 минут пешком через два кладбище и оживлённую улицу я провожу, слушая окружающие звуки.

Одиночество от исключения себя из привычных социальных сред и коммуникации, уход в онлайн и сильно сузившийся круг общения серьёзным образом контрастирует с невозможностью остаться наедине с самим собой. Стал заметно более раздражительный. Любая возможность не вступать в коммуникацию вызывает во мне удовлетворение. Торопливо захожу в лифт, чтобы не впустить в него кого-то ещё. Чувствую облегчение, когда я еду по лестнице эскалатора, а Наташа заходит на соседнюю лестницу. Пока идём от автобуса до курсов я предпочитаю читать. Наташа беспокоится, потому что я смотрю в книгу, а не на дорогу. Я же использую навыки чтения в московском метро, в особенности в плотном потоке людей на пересадочных станциях в утренний и вечерний час-пик. Из музыки всё чаще ставлю blackgaze и post hardcore, мне нравится минорность, жужжание и кричащий за меня голос.
✖️ 2/2 ✖️

Сегодня проснулся, чувствуя удушье. Уже две недели как нас начала разбивать аллергия. В февральском майнцском воздухе большая концентрация ольхи и вербы. Как и в Москве, у меня проявляется астматическая стадия, когда затрудняется дыхание, вызывая довольно сильный кашель. На прошлой неделе такой приступ был у Наташи, сегодня вот у меня. Она сходила к врачу. Врач послушал её лёгкие и сказал, что это либо аллергия, либо вирус. Идите-мол домой и если будет хуже — приходите. Наташа настаивает, чтобы я тоже пошёл к врачу, но я не вижу смысла этого делать.

Удушье другого рода приходит всякий раз, когда после утреннего возвращения от вариной школы в лагерь я захожу в контейнер. В общем коридоре всегда жарко, пахнет смесью средства для мытья пола и тем запахом, который часто образуется в общественных кухнях. От входной двери до нашей комнаты метров 20. Их я прохожу всякий раз с ощущением безысходности.

По пути в контейнер сегодня снова заглядывал в окна людей на первом этаже зданий. Видел женщину в большущей гостиной-столовой, которая сидела за столом прямо под точечной лампой. Идеальный свет для фотографии. Она сидела, прижав обе руки ко рту, как это делают люди, получившие страшные новости. Глаза под очками не плакали, но были опустошены. Она сидела одна в своей огромной комнате в невероятно уютном свете жёлтой напольной лампы и по виду не знала что ей делать. Я зацепил это взглядом за полсекунды. Это была идеальная документальная фотография.

22 февраля 2024
Майнц, Bettelpfad 98
210 день эмиграции
Шли и шли и пели «Вечную память», и когда останавливались, казалось, что ее по залаженному продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра.

В голове вата. Всё что могу — отрываться от занятий немецким и на парах смотреть фотографии той самой очереди, в которой, конечно же, должен был быть и я тоже.

За прошедшие две недели совсем перестал чувствовать, как переживают сегодняшний день люди в России. Это переживание больше не доступно моему опыту. Сегодня вместе с гробом Алексея хоронят мою иллюзию, мечту о возможности жить физически в одном месте, но существом — в другом.

Потрясло лицо Алексея в гробу и стрим на канале «Алексей Навальный», где мать смотрит на то, как парни зарывают могилу.

Разобран.

1 марта 2024
Майнц, Euro Schule — Bettelpfad, 98
218 день эмиграции
Смерти чередой. Зебра без белых полос.

Психика стала отказывать в полноценной реакции на трагедии. Крокусовскую бойню я встретил лёжа. Первое о чём подумал: «Снова бандосы разбираются друг с другом». Посмотрел первое видео, слышны автоматные очереди. Странно для бандосов. Через несколько минут стало ясно, что это теракт. «Рязанский сахар» — первое о чём подумал. Оставшиеся новости приходили быстро, в том же формате, как новости о начинающейся катастрофе в первые недели войны. Ты думскроллишь для того, чтобы получить новую порцию ада, которая твоей психикой считывается как иллюзия управления ситуацией. Ещё из новостной работы знаю, что быть на месте трагедии всегда в десятки раз проще, чем наблюдать за ней издали.

В этот раз думскроллил только интеллект, эмоции просто исчезли. Я не боялся, у меня ничего не обрывалось в животе, я только привычно сочувствовал людям, потому что так велит моя культура. Мозг и рацио исполняли ритуал наблюдения за трагедией, чувств не было. Так много смертей за последние два года, что нет больше живых реакций. Я бессознательно просто жду следующей трагедии, поэтому не трачусь на текущую. От этого возникает чувство вины, которое я прячу за маской циничного чувака, который разобрался в предмете и поэтому не переживает. Но я совсем не разобрался. И меня бесит как эта маска выглядит. Но она хоть что-то выражает в отсутствии каких-либо эмоций.

Пять лет назад мы выпустили вот это. Много думаю о том, как вернуть чувства. Снова переслушал реквием и испугался, что больше не болит. Механической жизни, где нет сил на боль.


25 марта 2024
Майнц, Bettelpfad 98
232 день эмиграции
HTML Embed Code:
2024/03/29 12:15:09
Back to Top